И тут же облегченно вздохнул.
О господи! Себастиан. И он все это время околачивался тут, поджидая меня! – я же проболтался на Подоле больше двух часов…
– Ну, что? – Он уставился на меня лихорадочно блестевшими глазами. Мне потребовалось время, чтобы сообразить, о чем это он…
– Ах, это… Все это ерунда… Шевчук совершенно ни при чем.
– Точно?
– Абсолютно точно.
Я-то мог сказать это с полной уверенностью… Должно быть, и он это почувствовал, потому что явно расслабился.
– Тут такое творится…
– Да, – сказал я, – творится… Послушай, Себастиан…
Я двинулся вверх по улице, он тащился за мной как привязанный.
– Хочешь помочь нам? Людям? Действительно помочь?
– Конечно! – пылко сказал он. И вдруг насторожился. – Если это не…
Здорово же он сам себя напугал.
– Не противозаконно? – услужливо подсказал я.
– Да… нет… Просто я не хочу, чтобы кто-то еще пострадал…
Куда уж больше, подумал я. А вслух сказал:
– Никто и не пострадает. Напротив. Если удастся… ты предотвратишь преступление. Против человечества.
– Преступление Против Человечества! – Я отчетливо услышал, как он это произнес – каждое слово с большой буквы. Господи, подумал я, да он же еще совсем мальчишка. Ну, ладно, не совсем мальчишка… Все равно.
– Мне случайно удалось раздобыть кое-какие очень серьезные материалы, – я говорил спокойно, стараясь сбить с него этот избыточный аффект, – их нужно передать в американское посольство. Сам я не могу – нужно кое-что сделать… Да и шансов у тебя больше.
Он задумался. Видно, пришел в себя и сейчас прикидывал варианты. Мажору легче связаться с посольскими, чем человеку, – какое-нибудь общество Евразийско-Американской дружбы или культурный центр, куда людям путь, в общем, заказан…
– Пожалуй… Да, наверное, это возможно. А кому передать?
– Все равно кому. Хоть мажору, хоть человеку. Неважно.
Надеюсь, у них найдется оборудование, чтобы прослушать эту пленку – говорят, у американцев такая техника, что нам и не снилась…
Я вложил ему в ладонь кассету.
– Тогда действуй.
– А… Что там? – недоуменно спросил он.
– Неважно. Ты просто передай, и все. Но сам… не через кого-то, сам. Американцу. Понял? Не нашему – только американцу! И не говори никому.
– Да я понял.
– Надеюсь.
Он помолчал. Потом спросил:
– Это и правда так важно?
– Да, – устало согласился я, – правда. Ну, беги – не нужно, чтобы нас видели вместе.
Он так и рванул – аж крылья захлопали. А я поспешил в Центр. Хоть бы Гарик был еще там – может, его вызвали в какие-то высшие инстанции, раз такое творится. Шевчук мне этого не простит – навести на них контору… ладно, потом разберемся. Если будет время.
* * *
– Ты выдвигаешь очень серьезные обвинения, – сказал Гарик.
Окна в помещении были заклеены липкой лентой – крест-накрест. Они что ж, ожидают еще взрывов? Аскольд их припугнул?
Я сказал:
– Еще бы… А как бы ты поступил на моем месте? Позволил бы тащить себя на бойню?
Он пожал плечами.
– Пока еще я на своем… А если это провокация?
– Тебе решать, Георгий. Тем более есть доказательства.
– Эта пленка? А где она – у тебя?
– Разумеется, нет. Не такой я дурак. Я передал ее американцам.
– Что? – Гарик явно заинтересовался. – В посольство?
– Ага.
– Ну и глупо… – сказал он без должной уверенности в голосе, – пленка может быть подделкой… От них всего можно ожидать, от этих бандитов – это ж нелюди.
– Сам-то ты кто? – чуть было не спросил я. Но сказал только:
– Эта женщина… если она еще жива… допросите ее.
– Сдаешь ее мне, значит? – ядовито спросил он.
– Лучше тебе, чем Аскольду. Какой у меня выбор?
Как всегда, подумал я, как всегда; между большей и меньшей подлостью.
Он молчал. Потом стал накручивать диск телефона – я ждал, прикусив губу. А если я ошибался и он под крылом Аскольда? Тогда все… конец.
Но он сказал:
– Машину к подъезду. Шофер свободен – я поведу сам.
И уже мне:
– Ладно. Поехали.
…Я забрался в машину. Какое-то время Гарик рулил молча, потом повернулся ко мне.
– Так что вы там из Аскольда какого-то палача народов сделали?
Я пожал плечами. Он задумчиво сказал:
– То, что он предлагал… казалось разумным… В сущности, попечительские комитеты действуют нескоординированно… Порою вас прижимают из личных амбиций, из каких-то частных соображений.
– Он сосредоточил в своих руках слишком большую власть.
– Сама по себе власть еще не катастрофа. Вспомни, при Петре… Самодур? Самодержец, милый мой! В сущности, он же тогда положил начало Евразийскому союзу.
– А сколько народу он положил, ваш Петр?
– Так он же грандов не меньше, чем людей прижал.
Я сказал:
– Это, разумеется, говорит в его пользу.
Гарик, казалось, не слышал.
– Я сам за Аскольда голосовал. Хотя мой комитет по его плану следовало упразднить. Он ратовал за самоуправление, по крайней мере, местное, за централизацию…
– Я не хочу централизованно отправляться в резервацию. Чтобы как в Китае? Нет уж, спасибо!
– Да откуда ты знаешь, как оно там в Китае? Никто же наверняка не знает.
– Вот это, – сухо сказал я, – меня и беспокоит.
Он покачал головой.
– Знаешь, что меня поражает? Чуть ли не тысячу лет живем бок о бок, а кое-где и больше – и что? Чуть обстановка обостряется – мы виноваты! Террористке, бабе этой истеричной, ты поверил. Что ты из нас захватчиков делаешь? Завоевателей? А то не знаешь, как оно было. Да предки ваши, чтобы от набегов спастись, сами к нам на коленях приползли – приходите, мол, правьте! Детей своих продавали – да что там, продавали, подкидывали – чтобы лишний рот не кормить!
– Хватит, Гарик. Нечего тут мне пропагандировать… Без того тошно.
Высшее существо он из себя корчит. Благодетеля. Господи, да если бы не этот их странный облик – не помогли бы им никакие аэростаты… Ничего бы не помогло. Вырезали бы, они бы и пикнуть не успели…
Машина притормозила у кордона. Толпа почти разбрелась – словно кто-то резко повернул выключатель. Лишь с той стороны оцепления бродили возбужденные, затянутые в черную кожу подростки. Патрульные демонстративно их игнорировали. Дождь кончился, солнце уже садилось, и деревья на углу, казалось, были охвачены пламенем. Вода была как жидкое золото, мосты, перекинутые над Днепром, растворялись в этом огне.
