Он машинально полез в задний карман джинсов и достал бумажник. Деньги лежали в нем, слипшиеся и мокрые.
Паспорт… да, паспорт я оставил в куртке. То есть теперь у них мой паспорт. Вот оно. Господи боже, я ведь живу один, за то время, что они меня тут водят, они… ну что? Машину уведут, это точно. Ограбят квартиру. Найдут по штампу прописки и ограбят. Там есть что грабить, это верно. Тот же видак, например.
Он чувствовал себя как человек, которого обдурили и обобрали цыгане на базаре, то есть готов был провалиться сквозь землю от неловкости.
Только вот палец… Зачем?
Старуха у подъезда отложила вязание, полезла в карман, достала карамельку в яркой обертке, развернула ее, фантик спрятала обратно в карман, а карамельку положила в морщинистый рот.
Тот милиционер на вокзале наверняка у них на содержании.
Ему было неловко и стыдно, и он зачем-то пожал плечами и сказал вслух:
– Вот тебе на!
Никто мне не поверит, подумал он, если я расскажу. История получится настолько дурацкая, что никто не поверит, на такое мог купиться только полный идиот, путешествие на ту сторону, надо же… вы, товарищ, что, совсем несознательный? Вас в школе чему учили? Правильно, что Бога нет. И ничего нет, а есть материальная мысль и объективная реальность, данная нам в ощущениях.
Так мне и надо, подумал он, идиот, мямля, слабак.
Надо на вокзал, а там найти другого милиционера, не может быть, чтобы все они были в сговоре, срочно связаться с Москвой, со своим отделением милиции, какой, кстати, у него номер? Предлагали же поставить квартиру на охрану. Почему он не согласился? Потому что отдал ключ соседке и не хотел лишний раз связываться с милицией?
Или сдаться здесь? Должен же здесь быть милицейский участок. Районный.
Он поднял голову. Не считая старухи у подъезда, окрестность была пуста, только вдалеке шли, переговариваясь, две женщины, у одной была сумочка через плечо, совсем как у Инны. Он попытался вспомнить, где и когда Инна оставила свою сумочку, и не смог.
Он поднялся и, поспешно и бесполезно отряхнув колени, направился к женщинам, остро чувствуя стыд и неловкость и то, как натягивается и горит кожа на скулах.
– Извините, – сказал он. – Не знаете, где тут милиция? Я хочу сказать…
Одна из женщин обернулась.
– Женька, – сказала она, – боже мой, Женька!
Она тормошила его, трясла за плечи, трепала волосы, гладила по щекам.
Потом сказала:
– Ты ужасно выглядишь!
– Наверное, – сказал он. – А ты выглядишь просто классно. Здорово выглядишь.
Она была в каком-то другом платье, не в том, в котором… и причесана была по-другому, но, пожалуй, и все.
Ее подруга, высокая светловолосая девушка с большими белыми руками, наклонилась к ее уху и что-то сказала, но Ритка только отмахнулась, и та пошла по дорожке, прошла мимо старухи и скрылась в подъезде, оставив их одних.
– Где ты так испачкался? – Она ущипнула его за футболку. – Это что? Кровь? Ты поранился?
– Пустяки, – сказал он. – Это не моя кровь. Вообще случайность.
– Женька. – Она обняла его и прижалась лбом к плечу, руки у нее были горячие. – Как я рада, Женька! Ты вот… ох!
И тут же отпрянула, схватила его за руку и потащила к скамеечке под грибком. Он успел забыть, какая она подвижная, она не умела сидеть на одном месте больше минуты, не нервная, а просто быстрая, точно капелька ртути, просто живая.
Он сел на скамью, а она умостилась с ним рядом, глядя на него искоса, словно пряча какую-то тайну, она любила так смотреть, закинула ногу на ногу, поменяла ногу, повернулась к нему.
– Как ты тут? – спросил он, почувствовав, что горло сдавило изнутри.
– Хорошо. – Она сжала его руку, выпустила, разгладила ладонью юбку. – Неплохо. Как я скучала, Женька, как я по тебе соскучилась!
– Я тоже, – сказал он хрипло. – Я тоже.
Она на миг замерла, быстро обхватила его руками, поцеловала в ухо, оттолкнула, вернее, попыталась, но он держал ее крепко, ощущая под ладонью ее худое горячее тело, позвонки были гладкие, как морские камешки.
– Мне снилось, что ты рядом, – бормотал он. – Вот так, как сейчас, я думал, на этот раз не сон, это правда, на этот раз правда, а потом просыпаюсь, тебя опять нет, как я измучился, Ритка, как я измучился… Как это страшно, когда никакой надежды, никакого будущего, ничего. Кто мог знать, что все это… поправимо! Я думал, он соврал мне, до самого конца думал, что он соврал мне!
– Кто? – спросила она глухо, потому что прижималась лицом к его груди.
– Один человек.
– А! – Она отмахнулась, словно это было неважно и спросила она только так, для проформы. В ней появилась какая-то новая легкость, она перескакивала с темы на тему, как птица перепархивает с одной ветки на другую.
– Шел и шел… не верил – и все равно шел.
– Что же ты так долго? – Она выскользнула у него из-под руки, укоризненно покачала головой. – Я ждала, ждала…
– Извини, – сказал он виновато. – Я… это не так просто, знаешь.
Он вдруг понял, что не знает, о чем с ней говорить. Можно упоминать ее нынешнее состояние или нет? Что она сама о себе думает? Например, о том, почему оказалась здесь, почему его не было вместе с ней.
– Это очень просто. – Она отодвинулась и глянула на него, сузив глаза. – Мы бы могли прийти сюда вместе. Ты мог прийти со мной вместе. Я знаю, тут многие так делают.
– Я…
– А, ерунда! – Она снова махнула рукой. – Главное – ты здесь!
– Да, – сказал он медленно. – Я здесь.
Чем она здесь вообще занимается? Вот эта ее подруга – они куда-то ходили вместе. Куда? Ерунда, меня не было восемь лет, даже больше, как-то она ведь должна была строить свою жизнь… Хотя «жизнь» в данном случае неправильное слово. Ну, свое пребывание здесь. Какие-то знакомые? Друзья? Восемь лет – это ведь много. Или здесь время бежит по-другому? Она ведь совсем не изменилась.
– Я так соскучилась, Жека. – Она снова перебросила ногу на ногу, ухватила его за руки, прижала его ладони к своим щекам. – Так соскучилась.
– Да, – сказал он. – Послушай, а… где малыш?
– Какой малыш?
– Ладно. – Он покачал головой. – Неважно.
Это милосердно, подумал он, наверное, это милосердно. Тем более – я же собирался забрать только ее. Он сказал, можно только ее, малыша нельзя. И если бы они помнили друг друга, если были бы вместе? Господи, я бы не смог. Я бы лучше сам остался. Кто бы это все ни устроил, он, этот кто-то, по-своему милосерден.
Стайка воробьев слетела в песочницу и стала возиться грудками в пыли, и он машинально подумал, что, наверное, будет дождь. Вдали гудела трасса.
