Он высыпал хлебные крошки в воду, и вокруг них тут же сгрудилась стая мелких рыбок. Еще одна рыба выпрыгнула из воды и плюхнулась обратно, он лишь успел заметить что-то влажно блеснувшее на солнца да расходящиеся круги по воде.
Просека превратилась в тропу, правда, широкую, которая шла между двумя земляными горбами, поросшими мхом и бледными грибами, внушавшими недоверие. Кустарник здесь рос густой и колючий, а листья на нем – частью желтоватые. Вдобавок яркий солнечный свет сделался каким-то приглушенным, словно пробивался сюда сквозь дополнительный слой воздуха. Он взглянул на часы: половина пятого. Это его удивило, он полагал, что с тех пор, как он вышел из Болязубов, прошло часа два, не больше. Интересно, что они танцуют в сельском клубе?
Тропа сворачивала вправо, он поправил лямки рюкзака и прикинул, сколько еще идти до Малой Глуши. Он надеялся, что выйдет к ней до заката, но если нет, будут проблемы. На карте все было немножко по-другому – Болязубы там сдвинуты к югу, Головянка – к западу, а Малой Глуши вообще не было. Карты нарочно выпускают с ошибками, чтобы запутать вероятного противника, это он знал. В то время как у вероятного противника уже давным-давно спутниковые карты.
За поворотом шевельнулись кусты.
На какой-то миг ему стало жутко. Страх был таким же древним, как обострившееся чувство голода, он шел из тех времен, когда человек в мире был голым и беззащитным. Он очень четко осознал, что в руках у него ничего нет – ни ножа, ни даже палки.
Это самый обычный лес, уговаривал он себя. В нем даже волков нет. Вообще нет крупных хищных зверей.
Косули. Может быть, лоси. Но они, кажется, не нападают.
На пне у тропинки кто-то сидел, смутная фигура, полускрытая кустарником и почти невидимая в тени. У ног стоял синий в красную клеточку чемодан.
– Инна? – сказал он. – Что вы тут делаете?
– А вы? – тут же спросила она.
Она была в ситцевом халате с цветочками, из-под халата пузырились на коленях линялые тренировочные штаны; местные тетки так одевались, и оттого даже ее лицо стало более грубым, деревенским. На ногах – сбитые кеды и толстые шерстяные носки. Только чемодан был тот же.
Он сказал:
– Ну, предположим, гуляю.
– Ну и я гуляю, – сказала она с некоторым вызовом в голосе.
– С чемоданом?
– Не ваше дело.
Он несколько раз вздохнул; от избытка кислорода голова кружилась. Свет, который сосны пропускали сквозь иглы, сделался красноватым.
– Если бы вы с самого начала сказали мне, что идете в Малую Глушу…
– То что?
– Я помог бы вам нести чемодан.
– Нельзя помогать, – сказала она шепотом.
Он пожал плечами:
– Ну ладно. Я тогда посижу. Покурю.
После озера комары так и не появились, он это только сейчас заметил.
Он скинул рюкзак, вытащил из него куртку и расстелил на хвойной подстилке. Все равно куртка понадобится, подумал он, поскольку начинало холодать.
Молчание затянулось, потом она сказала:
– Как вам Пал Палыч?
– Забавный старик, – ответил он.
Огонек сигареты сделался ясно виден, подтверждая тем самым, что наступили сумерки. Меж стволами сосен сгущался туман, дым сигареты вливался в него и становился частью тумана.
– Лебедев меня угостил огурцами, их Анна Васильевна сама солила. Только я их съел. На озере.
– Это Лебедев сам солит огурцы, – возразила она. – У Анны Васильевны никогда хорошо не получалось. А у него получается.
– Я ее видел. Вчера вечером.
– Может, соседка зашла. – Она пожала плечами.
– Говорю вам, нет. Такая черноволосая, с проседью, с золотым зубом.
– Тут таких полно. Все черноволосые, с проседью, с золотым зубом. Каждая вторая женщина. Дело в том, что тут очень мало молодежи.
– Он называл ее Аня.
– Может, какая-то другая Анна Васильевна, – сказала она равнодушно.
– Может быть, – согласился он. – А что, в Болязубах есть еще Анна Васильевна?
– Нету. Он вам показывал телескоп?
– Сказал, стоит на чердаке. Но я не смотрел.
– А я смотрела. – Она оживилась. – Еще в школе когда. И Марс видела. И Сатурн. Сатурн вроде как с крылышками, это кольцо у него такое, набекрень немножко, а у Марса полярная шапка. Он на теннисный мячик похож, только красный. И очень быстро движется. Только поймаешь, он уже – раз!
Она так же внезапно замолкла.
Он бросил сигарету на землю и затоптал подошвой.
– Как вы думаете, – спросил он, – почему Шкловский изменил свое мнение касательно жизни на других планетах?
– Кто?
– Астроном Шкловский.
– Не знаю такого, – сказала она. – А он изменил?
– Да. Сначала утверждал, что во Вселенной очень много населенных планет. Потом передумал. Сказал, жизнь есть только здесь. На Земле.
– Наверное, ему пригрозили, – сказала она и поглядела ему прямо в глаза.
– Кто?
– Инопланетяне, кто же еще. Они давно здесь. Ходят между нами. Особенно в глубинке, тут им безопасно. В Болязубах половина жителей – инопланетяне.
– Да, – сказал он. – Я заметил. Они не выходят с людьми на контакт.
Она помолчала. Потом добавила:
– А если серьезно, он понял, что нет никаких других планет, кроме Земли. Совсем нет. Когда это ему открылось, он, наверное, не захотел расстраивать людей. Но и обнадеживать не хотел. Поэтому просто сказал: не ищите, мол.
– А телескоп?
– Это несерьезно, – сказала она. – Мало ли что нам могут показывать в телескоп. Ладно, пошли. Вы идите, а потом я. Вы все равно быстрее, чем я с чемоданом.
– Инна, – сказал он, – наверное, имелось в виду, что вы не должны никого просить о помощи. Но раз уж мы встретились на дороге, то давайте себя вести как люди, встретившиеся на дороге. Если не хотите идти со мной, я переложу себе хотя бы часть вещей. Как тогда.
Она задумалась, сдвинув брови. С возрастом она будет очень похожа на Анну Васильевну.
– Нет, – сказала она. – Вы идите. Давайте-давайте. – Она даже взмахнула руками, словно отгоняла кур. – А я пойду за вами. Раз нельзя, значит – нельзя.
– Я вас уверяю, все совершенно наоборот. Никогда нельзя действовать по правилам. Те, кто действуют по правилам, всегда неправы.
Она отвернулась и стала чертить носком кеда по земле, разбрасывая в стороны бурые двойные иглы.
Он поднялся.
– Ладно, – сказал он. – Я это… пойду. Тут вообще водятся крупные звери?
