– Я вечером зайду, – сказал я, – занесу конверт. Вскроете его, если я пропаду. Если меня неделю не будет.
– Конечно, – легко согласился он, – обязательно.
– Я не псих, вы не думайте. Просто тут такое. Мне кажется, меня обложили. Меня и папу. Сначала этот Сметанкин, потом его как бы дочка. Какая она ему дочка? Я не верю!
– Вы не псих, – он задумчиво кивнул, – вы писатель. Моделируете ситуации. Чтобы ситуация развивалась, требуется конфликт. Значит, вы моделируете конфликт. Рефлекторно.
– Какой я писатель? Я лузер, – сказал я честно. – Я пробовал писать что-то свое. В молодости. Роман. Настоящий. Никто не может написать великий современный роман, а я могу. Про наше потерянное поколение. Про гибель мира. Про возрождение человека. Не знаю.
– Ну, и?
– В дурке колют аминазин, – сказал я, – и это очень неприятно.
– Нервный срыв?
– Да.
– Резали вены?
– Откуда вы знаете?
– Вы все время непроизвольно натягиваете рукава на запястья, – сказал он, – хотя шрамов почти не видно, вы зря тревожитесь.
– Привычка, – сказал я.
– Хорошо. Значит, это не ваша девушка? И когда она упрекала вас, что вы ее бросили...
– Она врала. Я ее первый раз тогда увидел. Она все время врет.
– Откуда она взялась?
– Говорит, что прилетела из Красноярска. Дочка моего клиента. Я не верю. Она не дочка. Она его сообщница. А это не клиент. Это бандит. Он нас преследует, чтобы присвоить квартиру. Обхаживает моего отца. А ее приставил ко мне, чтобы следить за мной. Или убить. Не знаю.
– Обращаться в милицию вы, конечно, не хотите.
– Конечно, не хочу. Вдруг они заодно? Не может быть, чтобы его кто-то не крышевал! И потом, что я им скажу?
– Второе, как я понимаю, серьезней, – сказал он, – ведь доказательств никаких нет. Только одно ваше воображение.
Он помолчал.
– Вы знаете, давным-давно я для себя решил: нельзя отвергать сразу ни одной, самой нелепой гипотезы. Иначе мы рискуем навсегда остаться в рамках банальности. Обыденности. А истина порой лежит за рамками обыденности. Не часто, истина обычно банальна, на то она и истина. Но, по крайней мере, иногда. И вот в этом иногда порой скрываются чудеса, захватывающие дух. То есть, к вашему случаю это вряд ли относится, это какая-то унылая уголовщина. Но тем не менее, ладно. Приносите конверт. Если что-то с вами случится, я, по крайней мере, отнесу его в милицию. Договорились?
– Да, – сказал я уныло, – договорились.
Ну а чего я, собственно, ожидал? Что если я упаду, если в пути пропаду, он вскроет этот конверт и начнет расследование на свой страх и риск, как это бывает в американских боевиках? Или что он отнесет его в областную газету и там отважный журналист...
Но конверт попадет в милицию, а Сметанкин наверняка имеет там свою руку. Иначе бы он не отважился затевать аферу такого размаха.
– Не расстраивайтесь, – сказал Леонид Ильич, – я зайду вечером. Проверю, как у вас дела.
– Не стоит беспокоиться. Но все равно спасибо.
Минимаркет в десяти минутах ходьбы, плюс минут десять на покупки, плюс небольшая очередь у кассы, там всегда очередь у кассы. Минут пять у меня есть.
Лаковую сумочку-конверт на длинном ремешке она взяла с собой. Документы ее наверняка там, она же не дура. Но она же держит в рюкзаке хотя бы что-то, что может помочь установить ее личность? Откуда она приехала, в конце концов? И приехала ли вообще?
Я расстегнул все застежки, но рюкзак вдобавок был стянут по горловине черным шнурком. Я ослабил шнурок, но, чтобы основательно там порыться, нужно было вывалить все на пол. Вещи она затолкала бесформенным комом, черное шерстяное, черное бархатное, скользкое на ощупь, как змеиная шкурка. Пальцы наткнулись на коробочку, может, лекарства? Хитрые снотворные таблетки? Клофелин?
Когда я извлек ее на свет, оказалось, что это пачка презервативов.
Сколько ей на самом деле лет?
– Положи на место, – сказала она, – это не для тебя.
Она стояла в дверях – я забыл, оказывается, закрыться изнутри. В обеих руках – по набитому пластиковому пакету.
Я молчал.
Она прошла в кухню, и стала выгружать содержимое пакетов – я слышал, как она чем-то шуршит и что-то роняет. Я прошел следом.
– Я помидоры купила, – сказала она, – и огурцы. У вас дешевые овощи. Дешевле, чем у нас. Еще лук купила. И постное масло. И зелень. И крабовые палочки. Будешь салат с крабовыми палочками?
– Буду, – сказал я.
– Еще колу купила. Диетическую.
– Не хочу, – сказал я, – спасибо.
– Боишься, что я туда что-то положила? Отраву какую-нибудь? Я видела, как ты вчера смотрел, когда я чай заваривала. Надо было в жестянках купить. Хотя, если жестянка, ее, наверное, тоже можно заправить. Проткнул шприцем и закачал чего хочешь. В крабовые палочки тоже можно отраву положить. Я читала, у Агаты Кристи, там служанка всех отравила. Или нет, это муж жену отравил. Не помню, но какой-то приправой, в огороде собрали, что ли?
– Кончай дурака валять, – сказал я, – вот вызову милицию и пускай они разбираются, кто ты на самом деле.
Получилось неубедительно.
Она так и сказала:
– Не вызовешь. А вызовешь, скажу, что ты меня на трамвайной остановке подцепил и всю ночь издевался с особым цинизмом. Кому поверят?
Я сказал:
– Не знаю.
Она тем временем делала салат, быстро и умело. Крошила зелень, резала помидоры; морщась и вытирая слезы тыльной стороной ладони, рубила лук на старой поцарапанной доске – я никогда ею не пользовался.
– Что тебе от меня нужно?
– Ничего, – сказала она, – ничего. Правда. Ты думал, я тебе соврала? Но я правду сказала. Иногда надо правду говорить. Это работает. Если не очень увлекаться, конечно.
– Ты соврала моему папе. Что я жил с твоей матерью, приставал к тебе, потом бросил вас, гад такой. Зачем?
– Папа твой зануда, если честно, – сказала она, – адрес твой не хотел давать. А когда я его про пригласительный спросила, сказал, что у них с какой-то тетей Лизой один на двоих. А тебя он ненавидит. Потому что ты холодный и не родственный. И вообще лузер. Я и подумала, так он скорее расколется. Ну и наплела ему.
– Вот спасибо!
– Ты ничего не понимаешь. Он тебя так больше уважать будет. Одно дело – сын унылое говно, другое дело – бабник и сексуальный маньяк.
Она скрутила голову у бутыли с подсолнечным маслом и щедро полила салат.
– Смотри, как красиво! Зеленое, красное, золотое... Еще сейчас я крабовые палочки покрошу, брынзу порежу...
