– Слушай, слушай, – сказал я Рогнеде, исправно исполняя роль греческого хора.
– Официально объявляю тебя своим сыном, – сказала Левицкая.
В одной руке она держала микрофон, а пальцем другой руки оттягивала свое алмазное колье, пока оно не разорвалось и не скользнуло на пол, точно струйка сверкающей воды. Она даже не глянула – железная женщина!
– Каким еще сыном? – Совершенно белый Сметанкин придвинулся к моему папе, точно ища у него защиты, и папа положил свою старческую руку со вздутыми венами на его сильную лапу.
– Тебе надо, чтобы я раздевалась перед всеми этими людьми? – спросила Левицкая. – Хорошо. Так вот, я родила тебя не от мужа. От другого человека. Чтобы скрыть беременность, я поехала в Красноярск. На курсы повышения квалификации. Если вам все это интересно, конечно, – добавила она, обводя взглядом толпу притихших родственников, – хотя вам, конечно, интересно. Не сомневаюсь. Так вот, Сережа, там я оставила тебя в роддоме, но какое-то время...
Я смотрел на нее и вдруг понял, почему она так спешит.
– Нет, – Сметанкин смотрел на нее с ужасом, словно увидел чудовище, – ты... ужасная старуха! Я тебя не знаю! Не знаю, откуда ты взялась.
Левицкую знал весь город, но Сметанкин ведь только недавно приехал.
– Моя мама умерла! – кричал Сметанкин, обернувшись почему-то к моему папе. – Она и папа разбились на машине. Он купил машину, и еще плохо водил, и они... неправда, у меня была хорошая мама. Она бы меня не бросила маленького, если бы не умерла. Пошла вон, ведьма!
Он говорил, точно испуганный маленький мальчик, и все жался к моему отцу, который успокаивающе гладил его по плечу и приговаривал:
– Сереженька. Ну, Сереженька! Ну, успокойся. Мы все здесь. Мы все тебя любим.
– Тогда извините, – сказала Левицкая, – раз так, что ж...
Она спокойно встала, вернула микрофон распорядителю и пошла к выходу. Колье осталось лежать на полу лужицей воды. Один из квадратных молодых людей нагнулся, подобрал его и сунул в карман.
– С иском я все улажу тем не менее, – сказала она у двери.
– На ее месте, – сказала Рогнеда задумчиво (она взяла еще один мандарин и теперь сосредоточенно очищала его), – я бы поговорила с ним наедине. На что она рассчитывала?
– Она торопится. Вот почему.
– Что?
– Она очень больна, Рогнеда. В такой ситуации человек мало обращает внимания на приличия. Ей, собственно, уже на все наплевать. Кроме него. А что, он действительно не глава фирмы? Прораб?
– Да, – сказала Рогнеда, опустив глаза. Мандарин распадался на дольки. Каждая была точно мочка девичьего уха. Полупрозрачная, розовато-оранжевая, с нежнейшим перламутровым отливом.
– Ты знала?
– Да.
– И не сказала?
– Зачем? – она пожала плечами. Тихая, спокойная, аккуратная. На ногте мизинца осталась черная лунка, она не до конца свела лак. Что она еще знала, о чем мне не сказала? О чем умолчала?
Я огляделся. Тимофеевы и Доброхотовы растерянно откладывали вилки и отодвигали стулья. Они не совсем понимали, что происходит.
Несколько Скульских вышли в холл и стояли там плотной кучкой.
Иван Доржович Цыдыпов, по-буддийски спокойный, остался сидеть, где сидел, и резал ножом ломтик осетрины. Ему-то что, он-то с самого начала не был сметанкинским родственником!
– Рогнеда, – сказал я быстро, – послушай. Я хотел на тебе жениться, даже когда думал, что ты авантюристка, пособница бандита и отравишь меня ради квартиры. Я готов был умереть, Рогнеда. Я понимаю, это звучит смешно, но я чувствую, я почему-то чувствую, что времени все меньше и скоро его не останется совсем. Ктулху встает из вод, Рогнеда, черт, да не в этом дело, ты только посмотри на них, вот-вот все закончится, все близится к концу, но давай проживем эти последние времена, как подобает людям. Выходи за меня замуж!
– Кому ты это предлагаешь? – спросила Рогнеда, по-прежнему глядя на свои руки, ломающие на дольки мандарин.
– Тебе!
– А кто – я?
Я запнулся. Разбитная провинциалка? Готка? Веганка? Тихая девочка с оранжевым мандариновым шариком? Сколько ей на самом деле лет? Как ее на самом деле зовут? Как она на самом деле держится? Как разговаривает? Как выглядит, когда ее никто не видит?
Я не знал.
Кого я полюбил? Которую ее?
Где она?
Я молчал.
– А за Ктулху не беспокойся, – сказала Рогнеда и подмигнула мне, – с Ктулху я разберусь.
Здесь я ей поверил.
Я тоже отодвинул стул и вышел из-за стола. Те родственники, что приехали вместе или успели перезнакомиться здесь, тихо переговаривались, бросая недоуменные взгляды в сторону Сметанкина. Некоторые держали в руках номерки.
Сметанкин растерянно бродил между родственников, подходил, заглядывал в глаза. Родственники отворачивались.
Какой-то подвыпивший Доброхотов отчетливо сказал:
– Ничего, старик, все утрясется.
Свет огромной ресторанной люстры резал глаза.
Папа растерянно сидел во главе стола. Рядом с ним было пустое место. Я подошел, сел рядом и похлопал его по плечу. Папа растерянно сказал:
– Сенечка, что происходит?
– Ничего, папа, – сказал я, – все в порядке. Более или менее.
– Что с Сережей?
– Ничего. Все утрясется.
– Так что, это не наши родственники?
– Наши, папа. Честное слово. У них по три соска. У многих, во всяком случае.
– Откуда ты знаешь? – папа был шокирован.
– Знаю.
– А Сережа?
– Нет. Если его мать и вправду Левицкая, он не наш родственник.
Собственно, неродственников здесь тоже хватало. Муж бедной Риточки, например. Или Иван Доржович Цыдыпов.
– Но я так не хочу, – капризно сказал папа.
– Папа, какая разница? Если хочешь с ним дружить семьями, почему нет? Левицкая не такая уж плохая компания.
– Я всегда хотел такого сына, как Сережа, – тихо сказал папа.
Такого сына, как я, папа не хотел иметь. Но вот, я ему достался.
Я не стал говорить ему, что Сережа Сметанкин, такой, каким папа его любил, обман. Фантом. Как моя Рогнеда.
Микрофон лежал на столе, черный на белой скатерти. Я взял его, подвинул выключатель и подул. Раздался отчетливый шорох.
Я откашлялся и сказал:
– Дорогие родственники!
Тимофеевы и Доброхотовы прекратили переговариваться и обернулись ко мне, а Цыдыпов поспешно проглотил кусок осетрины.
– Дорогие Тимофеевы и Доброхотовы. Уважаемые Скульские. Мир устроен гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. В нем все взаимосвязано и взаимозависимо. То, что мы собрались здесь, не случайно. Мы ведь и в самом деле родня. У некоторых из вас, – я опять откашлялся, – по три соска. Некоторые испытывают трудности с приемом пищи на людях. Кстати, пускай конфиденциально потом обратятся ко мне, я помогу им справиться с этой маленькой проблемой.