Старые соляные поля располагались по краям солоноватого озера, образуя нечто вроде огромной шахматной доски со штрихами тихих перекрестных протоков шириной от нескольких десятков сантиметров до десяти метров. Глубина каналов, как правило, не превышала полуметра, но под водой скрывалась никем не мерянная толща черного ила. Обводы и плоское дно «Бутла Толстогузого» позволяли без особого труда ходить на нем по этим внутренним водам — здесь не надо было опасаться порывистого ветра и внезапных ударов волн, чего моя лодка как-то не любила. А недостатком протоков являлись высящиеся по обе стороны шуршащие заросли бамбука. Тень от них была благом, но они совсем не пропускали ветра, и в застоявшемся над водой жарком сумрачном воздухе пахло навозной кучей. Некоторое время искусственные благовония графа состязались с природными ароматами, но в конце концов природа взяла верх.
— Это запах, — подметил граф. — Во Франции вода гигиеничная.
Я ответил, что скоро мы выйдем из протока на озеро и там не будет никаких запахов.
— Это жарить, — сделал граф новое открытие, вытирая лоб и усы надушенным платком. — Это очень жарить.
Бледное лицо его и впрямь приобрело оттенок гелиотропа. Только я хотел сказать, что и эта проблема отпадет после выхода на озеро, как с тревогой заметил, что с «Бутлом» что-то неладно. Лодка тяжело осела в бурую воду и почти не двигалась с места, сколько я ни налегал на шест. В первую минуту я не мог понять, в чем дело: мы ведь не сели на мель, да и в этом протоке вообще не было песчаных отмелей. Вдруг я увидел бегущие поверх настила струйки воды. Неужели открылась течь?
Будто завороженный, смотрел я, как вода поднимается до полуботинок ничего не подозревающего графа. И тут до меня дошло, что случилось. Приступая к чистке днища, я, естественно, вытащил пробку, чтобы напустить в лодку свежей морской воды, а потом, должно быть, небрежно закупорил отверстие, и теперь к нам просачивалась вода. Моей первой мыслью было поднять настил, отыскать пробку и воткнуть на место, но ступни графа уже погрузились в воду сантиметров на пять, и я заключил, что сейчас важнее подогнать «Бутла» к берегу, пока еще можно как-то маневрировать, и высадить моего изысканного пассажира на сушу. Сам я не боялся, что «Бутл» погрузит меня в проток: как-никак, я постоянно, точно водяная крыса, бултыхался в каналах, охотясь за змеями, черепахами, лягушками и прочей мелкой живностью, но мне было ясно, что вряд ли граф жаждет резвиться по пояс в воде, смешанной с илом. Я прилагал нечеловеческие усилия, чтобы направить отяжелевшего «Бутла» к берегу. Мало-помалу лодка, словно налитая свинцом, повиновалась, и нос ее стал медленно поворачиваться к суше. Сантиметр за сантиметром я толкал ее к бамбуковым зарослям, и каких-нибудь три метра отделяли нас от БЕрега, когда до графа дошло, что происходит.
— Mon dieu! — взвизгнул он. — Мы погрузились. Мои ботинки погрузились. Эта лодка — она утонула.
Я на минуту перестал работать шестом и попытался успокоить графа. Объяснил, что нет никакой опасности, ему следует только тихо сидеть, пока я не высажу его на берег .
— Мои ботинки! Регарде мои ботинки! — вскричал он, указывая на свою потерявшую вид мокрую обувь с таким негодованием на лице, что я с великим трудом удержался от смеха.
Я объяснил, что сию минуту доставлю его на сушу. И все было бы в порядке, послушай он меня, ведь благодаря моим усилиям меньше двух метров отделяло «Бутла Толстогузого» от бамбука. Однако граф был до того озабочен состоянием своей обуви, что совершил глупейший поступок. Не слушая мой предостерегающий возглас, он, оглянувшись через плечо и увидев приближающийся берег, встал и одним прыжком вскочил на крохотную носовую палубу «Бутла». Граф намеревался оттуда прыгнуть на сушу, как только мы подойдем еще ближе, однако он не учел нрава моей лодки. У «Бутла», при всей его кротости, были свои причуды; в частности, он не любил, когда люди становились на носовую палубу. В таких случаях «Бутл» взбрыкивал, наподобие укрощаемого жеребчика в ковбойском фильме, и сбрасывал вас через борт. Так он теперь поступил и с нашим гостем.
Граф с воплем шлепнулся в воду, раскорячившись по-лягушачьи. Его роскошная спортивная фуражка поплыла к бамбуковым корням, а сам он отчаянно барахтался в илистой кашице. В моей душе смешались радость и тревога. Меня радовало, что граф шлепнулся в воду (хотя я знал — родные ни за что не поверят, что это не было подстроено мной нарочно), но меня беспокоило то, как он барахтается. Попытаться встать на ноги — естественная реакция человека, упавшего за борт на мелководье, однако в данном случае все усилия такого рода приводили лишь к тому, что пострадавший зарывался глубже в вязкий ил. Однажды Ларри, охотясь, упал в такой проток, и понадобились соединенные усилия Марго, Лесли и мои, чтобы извлечь его. Увязни граф основательно, и в одиночку мне его не вытащить, а пока я побегу за людьми, ил может засосать его целиком. И я прыгнул в воду, чтобы помочь графу. Я знал, как следует ходить по такому дну, да и весил раза в четыре меньше нашего гостя, так что меня ил вполне выдерживал. Я крикнул графу, чтобы он не шевелился, подождал меня.
— Merde! — услышал я в ответ; стало быть, рот графа еще находился над водой.
Он повторил попытку вырваться из устрашающей алчной хватки ила, но не преуспел и замер, издав безнадежный крик, подобно тоскующей чайке. Он был напуган до такой степени, что, когда я подошел и начал тянуть его к берегу, он с громкими воплями стал обвинять меня в том, что я-де хочу затолкать его глубже в ил. В поведении графа было столько нелепо ребяческого, что я не мог удержаться от смеха; естественно, он только еще больше раскипятился и с пулеметной скоростью затараторил что-то по-французски. Скудно владея этим языком, я ничего не понимал, но, справившись наконец с неуместным смехом, опять ухватил его под мышки и потащил к берегу. Внезапно мне представилось, какой потешной показалась бы эта картина — двенадцатилетний мальчуган силится спасти крупного мужчину — стороннему зрителю, и на меня снова накатило. Сидя в грязной воде, я буквально визжал от смеха.
— Почему ты смеяться? — закричал граф, пытаясь повернуть голову в мою сторону. — Почему ты смеяться? Ты не смеяться, ты тащить меня, vite, vite!
В конце концов, продолжая давиться смехом, я снова ухватил его под мышки и сумел подтащить почти к самому берегу. Здесь я оставил его и выбрался на сушу, чем и вызвал новый взрыв истерии.
— Не уходить! Не уходить! — в панике завопил граф. — Я погрузился. Не уходить!
Не обращая внимания на его крики, я высмотрел вблизи несколько самых высоких стеблей бамбука и пригнул их к земле один за другим. Они потрескивали, но не ломались, и я развернул их к графу так, что получилось нечто вроде зеленого мостика между ним и сушей. Следуя моим указаниям, он повернулся на живот и стал подтягиваться за стебли, пока не добрался до берега. Когда он наконец выпрямился на дрожащих ногах, вид у него был такой, точно его от пояса вниз облили жидким шоколадом. Зная, что вязкий ил мгновенно высыхает, я предложил графу почистить его бамбуковой щепочкой. Он вонзил в меня убийственный взгляд и яростно выпалил:
