И вот теперь прибегавшие в Чернигов и Брянск половцы твердили, что та сила снова пришла, булгар, мол, уже побили, дальше очередь половцев, а потом как и в первый раз – Руси. Только бы не вышли князья еще раз сдуру в поле с теми татарами биться, только бы не повторили ошибку Калки. В прошлый раз татары югом пришли, Степью, и на булгар на обратном пути налетели. Булгары друг перед дружкой не чинились, а потому побили обидчиков русских князей знатно. Теперь та сила вернулась и начала с булгар. Русские ближе половцев, на кого пойдут?
Одно успокаивало – это степняки, а степняк хорош в поле, крепостей брать не умеет и осаждать тоже. Если Козельск еще укрепить, то нестрашно, можно и пересидеть. Для себя воевода решил, что всю зиму положит на укрепление стен и округи, надо подновить засеки, подготовить побольше чеснока для разбрасывания под копыта степных коней, посмотреть стены, озаботиться наконечниками для стрел и копий… Да мало ли дел у воеводы крепости, стоящей на границе, а Козельск на границе двух княжеств и недалеко от Степи… Готовность к нападению никогда не помешает.
Десятник Димитр (это с его десятком Федор ездил в Чернигов) принял этот вздох по-своему:
– Беда, что ли, Федор Евсеич?
– Пока нет, но готовыми быть нужно.
– А что за новая напасть, про которую половцы твердят?
– Есть такие, я с ними встречался… Надо, Димитр, к весне особо подготовиться, половцы всполошились не зря.
– Ох, лихо, – только и вздохнул десятник. Что мог еще сказать дружинник?
– Одна радость – эти тоже степняки, крепостей брать не могут, пограбят округу да уйдут.
– А чего же тогда их половцы так боятся?
– Половцы сами на конях, крепостей не имеют, спрятаться в степи негде и пересидеть тоже. А для русских князей нужно только не выходить в чисто поле, где это войско победить невозможно. В наших лесах они завязнут и пропадут.
– Это хорошо, что они крепостей брать не умеют. Я вот слышал от купца одного, что на востоке есть такие хитрые штуки, что в них камни грузят, веревки натягивают, потом отпускают, и камень летит в стену или ворота. А еще вроде бревна с кованым концом, подвешенного на качели. Раскачают такое и в ворота со всего маху! Только щепа во все стороны летит.
– Господи! – даже перекрестился воевода. – Защити и сохрани. Надо подумать, как эту страсть к воротам не допустить.
– У нас-то проще простого – мост разрушим, и все. А вот с теми, которые камни мечут, что делать?
– Неужто они с собой такую страсть всюду таскают? По нашим-то лесам и топям?
Приходилось соглашаться, что никаким захватчикам русских крепостей, вроде Козельска, не взять.
– Наш Козельск можно только измором одолеть, а степняк так долго сидеть не станет. Главное – не пропустить, чтобы все успели за стены уйти.
На том и порешили.
Когда впереди на горе показались знакомые стены Козельска, воевода еще раз все внимательно и критически оглядел. Нужно кое-что подновить, укрепить да побольше стрел заготовить, особенно для самострелов, чтоб через реку метать, а так все прочно, еще долго простоит.
Мы с Лушкой отрабатывали шаги с ударами, когда со двора раздался вопль Любавы:
– Едут!
Господи, вот кому и без рупора через поля разговаривать можно! Когда Любава кричит, рядом лучше не находиться, уши закладывает.
Кто едет, понятно, уже который день отца ждут. Отец… у меня при этом слове странное ощущение. Мои родители – вирусологи. Были вирусологами. После их гибели где-то на просторах Африки я слово «вирус» слышать не могу, хотя случилось это давно, мне было около пяти лет. Отец и мама работали во Всемирной организации здравоохранения и дома бывали редко, заразы даже в самом конце двадцатого века на планете пруд пруди. Подозреваю, что и в двадцать первом тоже. Дед по отцу тоже был вирусологом и тоже погиб. Но мои-то не от заразы, они просто оказались в ненужное время в ненужном месте, когда одна банда местных свергала другую под видом установления «правильной» демократии, и им было наплевать на всяких там врачей и вирусы…
Меня воспитывали две бабушки, у одной я жила большую часть года в Москве в профессорской квартире деда (она потом мне весьма помогла пережить бурные девяностые и начать свой бизнес), а вторая меня «проветривала» летом в Рязани. Почему-то им не приходило в голову, что воздух на рязанских улицах с потоком автомобилей мало отличается от московского, не знаю, но меня на следующий день после окончания занятий увозили «в деревню», как называлась бабушкина квартира в центре Рязани, чтобы вернуть двадцать пятого августа с целью пробежки по магазинам за новой одеждой взамен той, из которой я вырастала за время отдыха. Собственно, такой же ритм был и при жизни родителей, разве что нарушался редкими их приездами с немыслимыми подарками в виде масок, каких-то ритуальных фигурок и прочего, чего московская бабушка боялась до смерти, твердя, что привозить ребенку в подарок заразу опасно.
Как бы то ни было, с раннего детства я знала только бабушек и отца с матерью помнила очень плохо. А потому представить себе, как надо встречать отца, тем более воеводу, пятнадцатилетней боярышне, не могла. Решила – как получится, в конце концов, я же стукнутая, мне простительно.
Во двор въехали несколько всадников. По тому, как к одному из них первым бросился холоп – принимать коня, я поняла, что это и есть отец. Оценка была мгновенной. Довольно рослый (по сравнению с остальными) мужчина, как сказал бы один известный обладатель штанов с моторчиком, в самом расцвете сил, лет сорока.
Я сделала пару шагов навстречу, глядя прямо в глаза, и вдруг на меня дохнуло таким родным, что даже сердце сжало. Меч полетел в сторону, в следующее мгновение я уже прижималась к его груди, а он сам держал меня за плечи, целуя в голову:
– Настена…
Кажется, я обняла этого только что бывшего чужим человека, прижалась крепко-крепко, словно боясь отпустить, упустить это мгновение. Счастье захлестнуло меня с головой, у меня был отец, который любил и ждал нашей встречи!
Сколько мы стояли, не знаю, наверное, все же недолго, но из оцепенения вывел голос Анеи:
– Ну, будет, будет… Отцу с дороги разболокаться надо, голодный небось.
Я отпустила руки, чуть смущенно шагнула в сторону, заметно смущен был и сам воевода Федор, видно, не часто дочь баловала вот такой лаской. Подтвердила догадку и Лушка:
– Чего это ты дядьку Федора так-то?
– А что?
– Да тебя раньше и не приобнять было… Он все жалился, мол, неласковая ты с ним.
– Это раньше, – почти счастливо прошептала в ответ я.
– Ну, здравствуй, Федор Евсеевич, – Анея выполнила обряд как положено, поклонилась поясно, поднесла сбитня, повела рукой, приглашая в дом. И тут же покосилась на нас с Лушкой, словно говоря: вот как принимать надо, учитесь, дурехи. Мы хихикнули.
