– Мы пойдем зимой по льду рек! Иначе уруситские земли не пройти. А еду возьмем у них самих. И лошадей накормим не травой, а зерном. У урусов много зерна… Красивые женщины и много золота.
Больше Бату ничего объяснять не стал. Его слово в походе – закон, которому должны подчиняться все. Царевичи, как ни ворчали, тоже вынуждены выполнять.
С того дня Субедей усилил у Бату охрану, кроме того, они с джахангиром подолгу не находились на месте, то и дело переезжая от одного тумена к другому. Никто не знал, где в какое время находится Бату. Так безопасней. Для себя хан решил, что после первого же проступка отправит царевичей Гуюка и Мунке в Каракорум, найдя благовидный предлог. Ему не нужны ни соглядатаи, ни, тем более, опасные противники в собственном войске. Это была мысль Субедея, высказанная так осторожно, что, казалось, пришла в голову самому Бату: после первых же успехов найти повод избавиться от Гуюка и Мунке.
Проснувшись, до самого утра заснуть так и не смогла. Я уже привыкла к своей новой родне, тем более, ни в Москве, ни в Рязани никого не осталось, привыкла к Козельску, к забористым выражениям, к экологической чистоте всего вокруг, почти научилась вести себя «как все», по-прежнему очень хотела обратно в свой двадцать первый век, но даже к мысли, что это произойдет позже… когда-нибудь… уже тоже начала привыкать. Я жила почти спокойно, и вдруг этот сон!
Закрывала глаза, и перед ними вставала страшная картина черного вала, накатывающегося на Русь. Страшно хотелось еще раз увидеть перед собой ту рожу, но не для того, чтобы полюбоваться, а чтобы выцарапать гаду глаза. Не сомневалась, что это был Батый, пусть он пока ничего не сделал Руси, но ведь сделает… Уже осень 1237 года, еще немного, и этот черный вал хлынет на рязанские земли, огнем и мечом пройдет по русским городам.
Было настолько страшно, жутко до содрогания, что эта черная масса поглотит славный маленький Козельск, что будут убиты замечательные люди, сож жены дома, разрушены целые города. И я, зная об этом, буду сидеть и ждать, когда меня переправят обратно? Нагляделась прелести чистых лесов, размеренного быта, наслушалась птичьих трелей и забористого языка, научилась нескольким приемам владения клинком и узнала новое о Козельске, который через полгода будет уничтожен, и можно обратно, демонстрировать свои новые знания и умения уже там и вспоминать, какой бывает настоящая рыба или малина?
От такой мысли я даже села. Хорошо, что Лушка спала крепко, не услышала. Я что, рехнулась?! Как можно не предупредить отца, Анею, Лушку?!
Тут же рухнула обратно на подушку. А как предупредить? Сказать, что я из будущего? Но и так уже перебор со всеми знаниями и умениями, приходится язык придерживать. Рассказать сон? Так, стоп! Сон приснился мне не зря, ТАКИЕ сны пустыми не бывают, этот вал действительно уже катит на Русь. Но почему я пыталась выцарапать глаза Батыю? И главное, что я могу? Как только начну рассказывать, что знаю, что-нибудь да изменится, а в прошлом ничегошеньки менять нельзя, иначе несомненно изменится и будущее. В мире и во времени все взаимосвязано, это у кого-то из гениальных фантастов читала. Все верно, стоит изменить судьбу одного человека, как за ней потянутся тысячи других. Получается, я даже Настину судьбу менять не вправе? И что тогда, сидеть статисткой и тупо выполнять указания режиссера? Но где он, тот режиссер? Ау, покажись, скажи хоть, что мне делать?
Я решила все-таки достать Ворона и потребовать объяснений еще и сну. Если такой кошмар будет повторяться, то я вообще превращусь в ведьму, чего бы очень не хотелось. Что за шутки, ей-богу?! Вот пойду и поставлю свечку в местном храме. Правда, он большей частью пустует, потому как священник то и дело где-то отсутствует, да и не слишком его жалуют вятичи…
Утром под ногтями левой руки обнаружилась грязь, которой там быть не могло, ведь в предыдущий день мы мылись в бане. Я содрогнулась от омерзения, несомненно, это грязь с рожи Батыя! Вымывала ее так, словно хотела смыть и ногти заодно.
В тот день я сумела ускользнуть от Лушки, продралась через все кусты и заросли, нашла дорогу к тому орешнику, за которым поляна Ворона, но на поляне никого не было. То ли Ворон совсем ушел, то ли просто не желал больше со мной разговаривать.
И обратно вернулась, Леший не мешал.
Что теперь делать, не знала сама, и Лушке о таком не расскажешь, хватит с нее моих закидонов. Вот чуяло мое сердце, что с возвращением отца мой древнерусский курорт закончится. Как быть?
На обратном пути, только выйдя на лесную широкую тропу, вдруг увидела нашего козельского священника Иллариона, видно, возвращался из какой-нибудь деревни. Не прятаться же от него по кустам, подошла, поздоровалась. Тот благословил, перекрестив, зашагали рядом, благо ширина дороги позволяла. Вдруг мне пришло в голову, что эта встреча может быть не случайной, и я решилась.
– Отец Илларион, во мне бесы есть?
Его брови чуть приподнялись удивленно:
– Они в каждом есть, только многие справляться умеют.
Я зашла с другого конца:
– Мне, после того как с лошади упала, всякое видеться стало. Про будущее наше, про Землю Русскую… Это плохо?
– Почему же, ты худого никому не делаешь.
– А… мне рассказывать о том, что вижу?
– Это смотря что. Если ты скажешь Нинее, что у нее дите снова мертвым родится, так она и надежду потеряет. Надо знать, что говорить, а чего не стоит.
У меня язык чесался сказать, что у Нинеи, небось, резус-фактор отрицательный и полная с мужем несовместимость, потому живучих детей быть не может, и сказать ей об этом стоит, чтобы лучше кого из сирот взяла. Но я сказала другое:
– А если я про грядущие напасти скажу? Что татары зимой придут, чтобы Землю Русскую разорить?
Священник немного помолчал, потом сокрушенно вздохнул:
– Тебе не поверят, потому что степняки не ходят зимой.
– Так что же, не говорить?
И снова отец Илларион помолчал.
– Это тебе решать. Всегда были те, кто предупреждал, и те, кто им не верил. Даже камнями закидывали. Самой решать.
Теперь помолчала уже я. Конечно, мне решать, но не только в том, о чем говорил священник, я не столько боялась неверия, сколько понимала, что стоит мне начать предупреждать открыто, и я что-то изменю в том мире, куда попала. Но первейшее правило гласило: ничего не меняй в прошлом, в котором оказалась, иначе изменится будущее, и ты не сможешь вернуться в свое собственное. Как я могла сказать такое отцу Иллариону? Как ему-то рассказать, что я из будущего, причем далекого будущего?
– Отец Илларион, это страшная напасть, иго на долгие годы над Русью, если сразу не отбить.
Вот и все, стало даже легче, сделала первый шаг, словно в холодную воду бросилась.
Я ожидала расспросов, усмешки, даже возмущения, но только не спокойного согласия:
– Сколь уж лет про то твердим…
