– Угольки вон там, – вдруг показала мне Маня.
В горшке действительно нашлись угольки, а рядом немного бересты. Конечно, вот что они кладут под дрова – бересту и щепу, как же я могла забыть?
Не знаю, сколько мне понадобилось времени, чтобы наконец растопить печь, но когда пламя заплясало, охватывая березовые полешки, я была счастлива. Маня тоже. Она вдруг прижалась ко мне, и я поняла, как тоскливо и страшно было маленькой девочке оставаться со слепой старухой одной в холодном доме, понимая, что никто не поможет.
От печи быстро потянуло теплым духом. Теперь я вспомнила, что надо бы и поесть что-то, уж если воды не оставили, то про хлеб не забыли?
– Маня, вам еду оставили?
Девочка кивнула. На столе действительно лежала половина большого хлеба и стояла начатая крынка с молоком.
– И все?
Маня пожала худенькими плечиками.
Этим не прокормишься, надо идти к Олене. Но та вдруг явилась сама.
– Ну, как вы тут? Ой, печь растопила, – вдруг мягким смехом рассмеялась моя тетка.
Хотелось возмутиться, что же тут смешного, но Олена скомандовала:
– Поди умойся, вся в саже.
Я поняла, что первый трудовой подвиг разукрасил мое лицо так, что скрыть его не удалось бы, даже пожелай я этого.
Когда я вернулась, Олена, видно, хорошо знавшая натуру Свары, выкладывала на стол еду. Из ее узелка появился горшок с варевом, большой кусок сала и такой же мяса, луковица и даже пряник. По тому, как смотрела и даже сглотнула голодную слюну Маня, было ясно, что если их сегодня и кормили, то явно не от пуза. Я вспомнила Анеины застолья… Да, плохо быть сиротой, а в доме Свары тем более.
– Мань, садись кушать. Варево еще теплое, я из печи вынула. А бабу Матрену я сама покормлю.
Олена ловко плеснула из горшка в миску, взятую с полки, взяла ложку и отправилась к Матрене, а Маня осторожно присела на краешек лавки к столу, все также глядя голодными глазами на горшок, из которого здорово пахло, и отщипывая крошки от хлеба.
– Мань, чего ты не ешь, ложки нет? – я постаралась, чтобы мой голос прозвучал почти задорно.
Ребенок с трудом оторвал взгляд от еды:
– Нет…
– Вот тебе ложка! – я вручила ей ложку, потом, поняв, что ей низко за столом, посадила малышку на подушку, брошенную на лавку. – Ешь!
Но через пару ложек пришлось возмутиться:
– Маня, там не только жидкость, бери густое. – Кажется, она не очень поняла, о чем я. – Черпай все до дна, бери репку и капусту, это вкусно. И хлеб кусай побольше.
Решив, что смущаю малышку, я отправилась смотреть, как Олена кормит Матрену. Там было примерно тоже. Бабка с ложки брала так осторожно, словно боялась съесть слишком много. Мы с Оленой переглянулись, вот кто ел в доме Терентия и Свары в последнюю очередь – старая слепая Матрена и сиротинка Маня!
– Олена, может, их к себе забрать, чтоб дрова зря не тратить?
Тетка кивнула:
– Только завтра, сегодня уж поздно, да и натоплено уже. Ты только, как прогорит, не забудь вьюшку закрыть.
Я догадалась, что вьюшка – это та самая заслонка, которую я счастливо нашла.
– Еще раза три дровишек подбросишь, а как прогорят, только смотри, чтоб синих огоньков видно не было, так закроешь, – наставляла меня Олена. И вдруг передумала: – А может, вам и правда сегодня к нам перебраться? Мы плетень с Настей живо разнесем и бабу Матрену на рогоже дотащим.
– Да как же к вам-то? – забеспокоилась Матрена. – У тебя самой семеро по лавкам…
– У нас никого, наши уехали все. Только мы вон с Настей остались.
– А чего уехали-то все?
Слушая сбивчивые объяснения Олены, я подсела к Мане. У девчонки сыто блестели глазки.
– Мань, бери мясо, твои зубки справятся.
Но та лишь помотала головой. Она явно засыпала, переживания последних дней, неизвестность, страх, холод и теперь вот тепло и сытость сделали свое дело, ребенок клевал носом. Я рассмеялась, взяла малышку на руки и унесла на вторую лавку. Но там не было ничего, на что положить, пришлось звать Олену.
Мы действительно быстро разобрали часть плетня, притащили большую рогожу, переложили Матрену на нее (бабка оказалась чуть тяжелее Мани, видно, была неимоверно тощей) и потащили в наш дом. Когда были уже в тепле, а сама Матрена лежала на лавке на нормальной постели, я увидела в ее слепых глазах слезы.
– Что, баб Матрена, больно сделали? Чего же ты молчала, пока тащили?!
– Нет, я так… Есть на свете добрые люди…
Чтобы скрыть собственные слезы, я заторопилась обратно.
Вроде времени прошло немного, но когда в вернулась в соседский дом, то застала Маню ревущей посреди комнаты. Ребенок решил, что ее бросили теперь уже все! Ни еда на столе, ни теплая печь не в счет, в доме не было никого из взрослых!
– Маня, не плачь! Мы просто бабу Матрену в наш дом переносили. Я за тобой пришла. Одевайся или давай я тебя просто закутаю и перенесу к нам. Там теплее, вкусно пахнет, есть игрушки…
Я уговаривала ее, кутая в большой плат, в котором пришла сама, а ребенок стоял, намертво вцепившись в мою одежду и захлебываясь слезами.
– Пойдем ко мне на руки, малышка.
Она обхватила мою шею тоненькими ручками, прижалась мокрым лицом и наконец выдала:
– Я… а… думала… все ушли-и…
– Мань, ну разве я могла тебя бросить?
Дома девочка категорически отказывалась оставаться даже с Оленой, чтобы я смогла сходить за оставленной едой и поворошить в печи. Она не просто не отходила от меня, а сидела, все также вцепившись в одежду и периодически всхлипывая. Идти к соседям пришлось Олене.
Та отсутствовала довольно долго, а вернулась злая как собака. Мне махнула рукой:
– Потом скажу.
Тетка действительно рассказала, но только когда убедилась, что Матрена заснула.
– Вот ведь гады, а?! Оставили еды только на день, воды чуть. Я думала, может, где чего припрятано, так ведь нет! Вот съели бы они этот каравай, и что?! Дальше хоть ложись и помирай с голоду.
– Олена, Матрена бы умерла от холода. Топить-то кому, Мане? Да и Манька замерзла бы где-нибудь в сугробе.
От лавки, где лежала Матрена, раздался тихий голос:
– А может, так и надо бы? Не то теперь вам со мной возиться? Да и сиротинушка кому нужна? Ненужные мы с ней люди, обуза…
– Ты, баба Матрена, мне такие речи прекрати! Обуза – это твоя Свара. Живи, пока живется, в тепле, в сытости. А и вернутся твои, мы вас не отдадим!
– Да мне уж недолго осталось…
– Чего?
– Чую, скоро уже…
