– Пошто князю содержание урезали?
– Забыли про его заслуги?
Голоса становились все громче, а вечевая толпа все решительней. Онаний понял, что пора говорить самому, не то не князя сейчас поносить будут, а бояр. Снова поднял руку, призывая к вниманию. С разных концов площади здоровые молодцы закричали согласно:
– Говори, боярин! Говори, не слушай болтунов.
Посадник Степан Твердиславич пристально оглядел стоявших, очень уж согласно кричали эти молодцы, точно обучены такому крику. Надо узнать, чьи они, верно, боярин своих поставил по разным углам, чтобы другие голоса перебить.
Орал и «мой» детина. Каюсь, вспомнила один не совсем честный приемчик, подобралась сзади и с силой ткнула в точку, отвечающую за почки. Поскольку народ не стоял спокойно, толкались все и во всех сторон, то детина сразу не сообразил, а через мгновение меня уже рядом не было. А его скрутило здорово, ничего, пусть помучается, так ему и надо, против нашего Невского кричать. Жаль, что нельзя и остальным устроить вот такую шокотерапию, чтобы также помучились.
– Князь всем хорош как воин, слава ему за победу! Да только и сидел бы себе с дружиной, пошто в городские дела лезет?! Загордился своей славой, «Правду Новгородскую» признавать перестал! – Голос боярина гремел над площадью праведным гневом. Большинство притихло, это были серьезные обвинения в сторону любимого князя, такого никому не прощалось. – Сам судить и рядить стал. Где такое видано, Господин Великий Новгород?! Скоро вече разгонит.
Видно было, что даже не все бояре поддерживают Онания, тысяцкий Якун возразил:
– Что говоришь-то?! Чем князь Александр Ярославич Новгород попирал? Если и повесил болтунов, так таких, каких и следовало повесить!
Боярин не растерялся, заорал в ответ:
– А его то право решать – вешать али миловать?! Вече на что? Это вечу решать!
Вот тут тысяцкий ничего возразить не мог, погорячился князь, хотя и вече точно решило бы смутьянов повесить, но собрать его князь должен был. Или хотя бы прийти в совет господ. Только Александр Ярославич терпеть не мог вот таких, как Онаний, потому и совет не признает. Ох, недолго осталось князю в своем Городище сидеть…
И все же за раз ничего не решили, сколько ни кричали, слишком любим был Невский новгородцами, а против вольного люда бояре пойти не рискнули, могли и сами погореть в отместку. Уходя с веча, Онаний вполголоса пообещал:
– Еще дождетесь! И князя вашего уберем, и вас на колени поставим!
Услышавший эти слова посадник даже ахнул:
– Ты что говоришь, Онаний Олексич?!
Тот шустро обернулся, несмотря на всю свою огромность, глаза прищурились:
– Что ты, Степан Твердиславич, что тебе помнилось? Я супротив веча никогда ничего не скажу, как решит, так и будет.
Степан почувствовал, как по спине потек противный холодный пот от недоброго взгляда боярина. Хоть и неробкого десятка, а Онания побаивался, этот перед вечем счеты сводить не станет, если ему не угодишь, то темными улицами не ходи, до дома не дойдешь. Сейчас посадник уже не сомневался, что те горластые молодцы были Онанием поставлены.
Что делать? Идти к князю с предупреждением? О чем? Он и сам хорошо понимает, что ссориться с городом нельзя – выгонят. Хорошо подумав, Степан Твердиславич отправился к епископу Спиридону. Тот встретил посадника ласково, пригласил за стол, поскольку к ужину близко. Спиридон только вернулся со службы, едва успел снять облачение и был в благодушном настроении.
– Владыко, сегодня поутру вече было.
Спиридон кивнул:
– Слышал, а как же… И что ничего не решили, знаю. И про слова Онания тоже.
Степан Твердиславич вздохнул:
– Не про все слова ты, владыко, знаешь.
Услышав о последних словах боярина, Спиридон долго размышлял, потом вздохнул:
– Был у меня недавно князь Александр, совета спрашивал. Я ему ответил, чтоб жил как живется. Укажет город на ворота – пусть идет.
Посадник смотрел на владыку во все глаза, неужели тот не понимает, что вокруг Новгорода сгущаются тучи, шведы не одни, кто хочет силой взять вольный город, а лучшего князя, чем Ярославич, им сейчас не найти! Но владыко спокойно продолжал:
– Новгород потому и зовется Великим, что ему волю, даже княжескую, навязать нельзя. Новгородцы должны сами понять, что им без Ярославича никуда. Сами погонят, сами и обратно попросят.
– А он обидится и не вернется!
– Вернется, – усмехнулся Спиридон. – Он к Новгороду душой прирос, да и нет ныне вольных городов на Руси, кроме нашего. Остальные под татарами уже стоят, только Новгород и остался.
Степан хотел сказать, что еще есть Псков, но вспомнил, что там уж слишком много предателей, что в сторону немцев раскрыв рот глядят, начиная с их собственного выгнанного князя Ярослава Владимировича. Один боярин Твердило чего стоит, еще хуже Онания. Но вслух засомневался:
– Не было бы поздно…
– А ты на что? Вот тебе и смотреть, чтоб не опоздал вернуть своего князя Господин Великий Новгород!
– Думаешь, выгонят? – с легкой тоской вздохнул посадник.
– Выгонят! – твердо пообещал епископ.
– Благослови, владыко.
– Останься у меня, поужинаешь, потом я тебе охрану дам.
– Мне охрану? С чего это, я ж посадник! – изумился Твердиславич.
– А что у посадника кровь в жилах не такая или кости дубины не боятся? Ты ходи осторожней, тем более теперь, когда у меня побывал. – Видя, что Степан Твердиславич не понял почему, добавил: – Зря думаешь, что за тобой догляда нет, давно уж есть. Поостерегись.
Тот отмахнулся:
– Да ну!
Тем паче что идти от хором епископа до его терема столько, что и в мороз без штанов не замерзнешь. Хотя ночь на дворе была уже темная, все же осень началась, оглядываться не стал, не поверил, что могут посадника тронуть.
А зря, потому как почти перед собственным теремом путь вдруг заступила рослая фигура, лицо скрыто чем-то темным, точно сажей намазано. Степан шаг влево – и тот влево, посадник вправо – и тать вправо. Закричать бы, да нелепо рядом с Детинцем орать точно в глухом лесу: «Помогите!» К тому же голос сразу сел, хотя посадник не из робких. Просто понял, как глупо не послушал Спиридона. А тать уже взял за грудки, еще миг – и нож пройдет сквозь ребра, прервав жизнь Степана Твердиславича. Но этого не случилось, нападавший вдруг стал оседать, ослабляя хватку. Тут посадник пришел в себя и рванул от одежды руки татя, еще не до конца осознав, почему тот падает. Просто позади верзилы стоял рослый парень, держа в руках увесистую дубину. Перекрестившись со словами: «Упокой, господи, душу раба твоего», он так же спокойно отодвинул упавшего и предложил посаднику:
– Проходи, Степан Твердиславич. И больше один по ночам не ходи, не всегда углядеть сможем…
