Подумав об этом, Гуюк усмехнулся: тогда еще дух Великого Чингиса витал над каждой монгольской юртой, никому бы и в голову не пришло нарушить его волю. Это позже стали думать больше о себе, чем о воле Потрясателя.
Толуй правил до курултая как регент, а потом передал дела брату. Все обошлось без кровопролития и возражений. Мало того, когда позже Великий хан тяжело заболел и не было никакой надежды на его выздоровление, именно младший брат пожертвовал собой, выпив очень сильное шаманское средство, чтобы взять болезнь Угедея на себя. Болезнь перешла, Великий хан остался жив, а вот хан Толуй умер. Это неизмеримо подняло в глазах не только самого Толуя, но и его семью, отсвет благородного поступка отца лег на сыновей. Еще к нему добавились добрые слова, которые все время говорили о матери.
Сорхахтани-беги была всего лишь одной из жен Толуя, но как-то сразу выделилась среди остальных своей разумностью и незлобивостью. Казалось бы, не слишком красивая племянница кереитского Ван-хана, одного из главных противников Чингисхана, не старшая жена не могла на что-то рассчитывать. Но она и не рассчитывала, просто жила, рожая и воспитывая сыновей, помогая во всем мужу. Зато как помогала, к ее разумному голосу стал прислушиваться и Великий хан Угедей, даже после смерти брата он часто приходил к вдове за советом, оставил ее правительницей огромного улуса Толуя, на землях которого стоял и сам Каракорум, по-хорошему завидовал тому, как хатун удавалось воспитать детей. Когда умер муж, сыновья остались маленькими, но мать не опустила руки, она старалась воспитать их так, как это делал бы сам Толуй.
Но главное – они были дружны, Сорхахтани сумела даже подружить их жен, что вообще было на грани возможного, оберегала всю семью, заботилась о внуках и вообще обо всех, кто попадал в сферу интересов семьи Толуя и ее улуса. Хатун любили даже в войске. Она сумела даже сблизить дома Джучи и Толуя, больше из-за того, что женой Джучи была ее собственная сестра Биктутмиш-фуджин. Но ей не удавалось подружиться с нынешней Великой хатун Огуль-Гаймиш, старшей женой Великого хана Гуюка, как раньше не удавалось завести хорошие отношения с Туракиной, сначала женой Угедея, а потом правительницей до избрания ее сына Гуюка Великим ханом.
Хотела ли Сорхахтани сама быть Великой хатун? Наверное, вряд ли в Монголии была женщина, которая бы этого не хотела. Но, прекрасно понимая, что этому не бывать, вдова Толуя вела себя очень осторожно. Она знала, что одним-единственным неразумным шагом может нанести непоправимый вред своим сыновьям, а потому ни во что не вмешивалась и не вставала ни на чью сторону.
Придя к власти, Гуюк провел серьезное расследование, пытаясь выяснить, кому помогала Сорхахтани, не нашел ничего ее порочащего и даже прилюдно похвалил ее и ее сыновей за достойное поведение. Сорхахтани помогала только страждущим.
Гуюка с теткой роднило еще одно: та была христианкой, но привечала и другие религии. У монголов вообще свобода выбора, в какого бога хочешь, в такого и верь, только чтобы это не вредило другим. Потому к Сорхахтани тянулись все, кто приходил в Каракорум. Великий хан тоже был несторианином, а потому иногда легче беседовал с Сорхахтани-беги, чем с собственной женой, поклонницей шаманов.
Хатун пригласила Великого хана сесть со всеми полагающимися почестями, но тот сделал знак, чтобы удалились его сопровождающие и в ответ на удивленный взгляд Сорхахтани-беги объяснил:
– Я хочу поговорить наедине.
Хатун в знак согласия склонила голову. Спица на ее бохтаге качнулась чуть сильнее, чем нужно, перья затрепетали. Пока по знаку хозяйки удалялись и ее советники и слуги, Гуюк думал почему-то о том, что спица плохо закреплена, у Огуль-Гаймиш такого вот не бывает, у Великой хатун все жестко, если что и качается, то нарочно, чтобы звенело. Как ей это удается? Огуль-Гаймиш не раскрывает своих секретов, только всем известно, что служанки возятся с ее бохтагом по утрам долго.
Но сейчас следовало думать не об этом, с трудом оторвав взгляд от головы Сорхахтани-беги, хан устроился поудобней и стал расспрашивать хатун о житье-бытье.
Сорхахтани стоило труда не выдать удивления и даже испуга. С чего бы это Великому хану интересоваться ее делами? Нет, он интересовался, но не наедине же! Неужели ему рассказали о странной девушке, приехавшей из Сарая? Но в чем здесь вина Сорхахтани, если девушка решила разыскать и выкупить своего брата? Конечно, доказать, что Бату не передавал с ней никаких посланий, будет трудно, хатун уже предвидела неприятности. Но как она могла не принять приехавшую издалека, тем более та только во время приема сказала, что от Бату-хана.
Она немного рассеянно отвечала на вопросы, ожидая главного – о посланнице Бату-хана. Тем неожиданней был другой: каково ей живется одной?
– Я не одна, Великий хан. У меня есть сыновья, невестки, внуки… у меня есть ваша с Великой хатун семья.
Гуюк чуть натянуто рассмеялся, поглаживая аккуратную бородку:
– Твои внуки давно взрослые, что о них заботиться. Нужно заботиться о делах мужа.
– Мужа? – Ровные прямые брови хатун взлетели вверх.
– Ты столько лет без мужа. Надо найти.
Что это с ним? Какой гадости обкурился хан, что его вдруг озаботило то, что у тетки нет мужа? Что ему пришло в голову, кого он вдруг решил женить?
Все эти вопросы вихрем пронеслись в голове Сорхахтани-беги. Предлагать вдове своего дяди, которая без мужа уже пятнадцать лет, новое замужество нелепо. Или хан забыл о возрасте тетки?
Но то, что она услышала дальше, заставило вообще открыть рот и молча взирать на племянника несколько секунд.
– Ты готова быть Великой хатун, я готов сделать это.
Решив, что она неправильно поняла Гуюка, Сорхахтани переспросила:
– Как это?
А еще твердят, что она умная! Огуль-Гаймиш давно бы сообразила. Воспоминание о жене испортило настроение хану, он прекрасно понимал, что, предлагая Сорхахтани стать Великой хатун, просто предает свою жену, но, открыв рот, надо говорить дальше.
– Становись моей женой, будешь Великой хатун. А твои сыновья смогут стать моими наследниками.
Вот это да! Это был самый сильный довод Гуюка. Становясь Великой хатун и будучи уверенной в наследовании своих сыновей, Сорхахтани сразу превращалась из соперницы в сторонницу, очень сильную сторонницу. Против них двоих не рискнет выступить ни один из ханов Орды.
Не давая опомниться, Гуюк продолжил:
– Ты очень разумна и хорошо станешь управлять государством, пока я буду в походах, вместе мы сумеем удержать империю от развала.
Ему не было смысла скрывать истинные намерения, да это и обидело бы хатун, потому Великий хан говорил откровенно.
– Нашим объединенным войскам никто не сможет помешать завоевать еще не завоеванные земли, а находясь в походе далеко от дома, я смогу быть уверен, что здесь будет все в порядке.
Он говорил так, словно не было непокорного Бату-хана, словно все остальные вопросы уже были решены. Сорхахтани пока молчала, давая выговориться племяннику. Если честно, то она просто не представляла, что отвечать. Стать Великой хатун? Разве не об этом мечтает каждая входящая в семью чингисидов женщина? Но сама Сорхахтани-беги никогда об этом не мечтала, вернее, не позволяла себе мечтать. Она слишком хорошо понимала опасность, связанную с таким положением, помнила, что бывает с Великой хатун, если ее муж умрет. У всех еще в памяти судьба Туракины, которая казалась всесильной и неистребимой. Если уж Гуюк не пожалел собственную мать, когда та стала мешать, то названную жену тем более.
