Женщина сжала губы, словно боясь, что сквозь них выскочит ненужное слово, но все же кивнула.
– Хатун, ты уверена, что хочешь этого?
На сей раз губы разлепились, голос был немного сиплым:
– Да…
Первый удар в бубен заставил вздрогнуть и колокольчики по его краю. Женщина закрыла глаза. Рокот и звон усиливались, шаман начал произносить какие-то слова, потом отдельные звуки, наконец, его голос слился в один протяжный стон. Костер, сильно затрещав, выбросил в черное ночное небо целый сноп искр, но не успокоился, его пламя продолжало бесноваться в такт движениям и выкрикам шамана.
Ночь и черный лес вокруг добавляли ужаса в действо, но женщина ничего не видела. И не потому что сидела с закрытыми глазами, она, как и шаман, была в трансе, дух носился где-то далеко-далеко. Множество черных косичек закрыло лицо и скрыло под собой выбритую часть головы надо лбом – признак знатной хатун. Она раскачивалась, подпевая шаману, потом начала вздрагивать всем телом, даже корчиться, несколько раз закричала и вдруг затихла.
Сколько продолжалось все действо, не мог бы сказать никто из участников – ни шаман, ни хатун, ни сидевшая чуть в стороне с раскрытыми от ужаса глазами девушка. Но ночь не успела смениться рассветом, закончил шаман все еще в темноте. Обессиленная женщина едва ни рухнула в костер, девушке удалось подхватить ее в последний миг. Правда, одна из косичек все же попала в пламя и вспыхнула. Потушили быстро, но от нее пострадала выбритая часть надо лбом.
Женщина лежала на расстеленной попоне и тихо стонала, не столько от физической боли, сколько от душевных страданий. Хотя и физически ей было плохо.
Второй шаман наклонился, поднес к губам какое-то питье, она послушно проглотила, вряд ли понимая, что делает. К обожженной коже головы приложили тряпицу с травами. То ли это успокоило, то ли питье подействовало, но постепенно женщина стала приходить в себя. Дотронувшись до головы, она застонала:
– Ай, что это?
– Обожглась, – спокойно объяснил второй шаман. – Близко к огню села.
Женщину затрясло от страха:
– Это плохо, огонь – это плохо! Я умру?!
Шаман поморщился, давая питье и тому, что проводил обряд:
– Все умрем. Живи пока.
– Сколько?
– Живи.
Подхватив своего напарника на закорки, шаман потащил его к стоявшей в дальнем углу поляны юрте. Небо на востоке начало светлеть. Женщина окликнула:
– У нас получилось?
Шаман, не оборачиваясь, резко ответил:
– Да!
Король умер, да здравствует король!
Из Коялыка их почти выгнали, нечего кому попало болтаться там, где Великий хан, мало ли что…
Но они и не сопротивлялись, выехали вечером, торопились, но никто на это внимания не обратил, и без объяснений понятно, что старались успеть до ночи к караван-сараю. Потом, правда, кое-кто говорил, что те двое никак не могли договориться, куда именно ехать, старший твердил, что надо на север в степь, а младший с горящими глазами убеждал ехать на восток.
Но кому какое дело, куда отправились всего два человека, если с Тарбагатая спустились тысячи и готовы тоже куда-то двинуться, только вот куда? И им можно бы на север, в обход красивого синего озера-моря Балхаша в степь Сары-Аке, а можно на восток, вдоль Алатау на Тараз. Но все понимали, что куда бы ни пошли, это обязательно будет навстречу таким же тысячам Батыя и обязательно закончится столкновением. О предстоящем бое думал каждый из приведенных Великим ханом Гуюком через Джунгарский проход, а вовсе не о двух глупцах, у которых небось и сабли толковой нет. Зря они болтались под ногами у достойных воинов, так можно нарваться на неприятности, верно говорят: кто лишен осторожности, умрет, не болея.
И все же они поехали на восток…
Лошади не монгольские, а местные, бежали быстро. Правда, такие лошади отдыха требуют, но пока большой необходимости не было. Оба путника молчали о своих опасениях, что их могут догнать и задержать, ведь каждый знает: чем больше думаешь о неприятности, тем скорее она случится. Но отделаться от опасений они не могли, потому, когда со стороны Коялыка послышался приближающийся топот и явно не одного коня, старший сделал знак младшему и метнулся с дороги к неказистому домику декханина, стоявшему совсем близко к дороге.
Хозяин копался в своем огороде, взрыхляя землю мотыгой. Увидев, как незваные гости поспешно направили коней к его халупе, бедолага бросился к ним с криком:
– Эй!
Но ноги старого декханина передвигались медленней ног крепких коней, когда он доковылял до своего домишки, слепленного много лет назад из самана – глины с примесью соломы, незваные гости были уже внутри, поставив коней за невысоким дувалом, ограждавшим мазанку с огородом от дороги.
В лачуге на горе тряпья лежала старуха, видно, давно и тяжело болевшая, но ни старуха, ни доковылявший в свой дом старик были гостям не нужны. Они чутко прислушивались к приближавшемуся конскому топоту. Что за защита скромная мазанка? Но другой не было, а утопающий хватается за соломинку.
– Эй, зачем…
Договорить старик не успел, его голос мешал слышать главное: замедлится ли конский топот, не повернут ли всадники к мазанке. Старуха тоже попыталась что-то кричать, позвать своего мужа, но слабый голос едва подчинялся хозяйке. Младший из приехавших закрыл ей рот рукой. Старший сгреб хозяина лачуги за халат, почти поднял, старику бы промолчать, а он пытался вырваться, видно, надеялся защитить свою старуху и свой дом, даже рот открыл, чтобы закричать… Но тоже не успел.
Незваный гость с силой швырнул хозяина в угол его неказистой лачуги и метнулся ближе к двери, весь превратившись в слух. Конский топот удалялся, ханский гонец и два охранника сломя голову мчались в сторону Тараза, туда, где в ожидании непонятно чего стояли тумены Батыя. Такая поспешность могла означать только одно…
Обидчики старика переглянулись между собой: удалось! Уже через минуту они были снова в седлах и спешили в прежнем направлении. Ни один не оглянулся ни на лежавшего старика, ни на его едва живую жену, ни вообще на укрывшую их мазанку. Не до того…
Старуха пыталась дотянуться слабой рукой до своего мужа, словно могла чем-то помочь лежавшему неподвижно старику. Его подслеповатые, выцветшие от времени и невзгод глаза неподвижно смотрели мимо жены, а из-под головы, которой он сильно ударился, будучи брошенным незваным гостем, текла струйка крови… Жене не удалось дотянуться до мужа, она лежала, с тоской глядя на своего единственного защитника и кормильца, который теперь уже таким не был, и тихо плакала. Но не о том, что теперь ей грозила голодная смерть, а о том, что он погиб, защищая ее, то есть зря, потому что и без голода жить старухе оставалось совсем немного.
Всадники спешили вслед за ханским гонцом, но угнаться, конечно, не могли, тому подавались лучшие лошади, способные бежать куда быстрее остальных.
