До ночи они сумели добраться до Белеули, правда, слуга упал замертво, а двое купцов выжили. Трясясь и проклиная все на свете, они рассказывали о нападении, стуча зубами, жадно пили воду и умоляли дать им верблюдов, чтобы ехать домой, доставали трясущимися руками из поясов зашитые туда золотые монеты для оплаты. Хозяин караван-сарая мог сделать это, но куда же ехать без охраны? Пришлось ждать несколько дней, пока не пройдет караван, к которому можно присоединиться. На их счастье, такой появился через три дня, совсем скоро осень и за ней зима, потому караван-баши торопились, пора ранней осени, когда, как и весной, самое время проходить Устюрт, не так длинна, караваны шли один за другим.
Хозяин караван-сарая подробно расспрашивал, не остался ли там кто раненый, хорошо ли смотрели. Купцы мотали головами и убеждали, что смотрели хорошо, никого выжившего не было. Если честно, то они не были в этом уверены, но не возвращаться же обратно ради какого-то охранника или погонщика, при одной мысли о том страшном месте купцам становилось не по себе.
Солнце пекло нещадно, и это в начале осени, а что было бы летом? Но размышлять об этом было невозможно из-за сильной боли и жажды.
– Пить…
А напоить некому, рядом только чахлый кустик на выжженной солнцем земле. Ни звука, ни живого голоса. У лежавшего рядом человека мутные глаза и остановившийся взгляд, он свое отжил… С трудом удалось подняться на четвереньки, чтобы хоть оглядеться. При попытке опереться на левую ногу черные мушки перед глазами замелькали так, что скрыли за собой все.
Справа сложенные в рядок погибшие, но ни верблюдов, ни ослов, ни людей не видно. Если сложили отдельно погибших, значит, не нападавшие, те просто не стали бы возиться, значит, кто-то остался жив и тоже поспешил удалиться. Это плохо, очень плохо, в одиночку посреди степи без воды и защиты погибнуть слишком легко. Глупо выжить при нападении на караван и умереть от жажды и зноя…
Аманкул прикрыл глаза, ими даже двигать было больно. Но лежать и ждать нельзя, солнце вот-вот сядет. От погибших нужно поскорее отойти в сторону, их запах может привлечь нежелательных соседей. Конечно, хищников здесь немного, но все же. А он сам не может? Кровь, даже запекшаяся, весьма привлекательна. Но сильно окровавлен погонщик не был, видно, просто сильно ударился, падая с дернувшегося верблюда. Его приняли за мертвого и оставили в степи.
Сильно болели голова и нога, явно вывих. Аманкул нащупал самое болезненное место, да… вывихнута лодыжка. Это тоже очень плохо, если на ногу не наступить, то быстро двигаться не получится. Хорошо, что он на караванной тропе, найдут, но следующий караван может быть нескоро и найти труп, ведь без воды и на караванной тропе не выживешь.
Выбора у парня все равно не было, и он, приловчившись, сильно дернул и чуть провернул. Очнувшись через некоторое время, осторожно потрогал ступню, резкой боли при любом движении уже не было, все же дедовы уроки пошли впрок, на место вывих он поставить сумел. Теперь главное – закрепить вывих и не наступать на эту ногу. Если не найдет опору, придется просто ползти на четвереньках.
Старательно обыскав погибших товарищей, Аманкул обнаружил целых два ножа. Однако не было самого нужного ему сейчас – воды. Ночью легче, а днем? Он знал, куда идти, в какой стороне ближайший караван-сарай, но делать это ночью не рискнул. Значит, надо дождаться рассвета и сразу выходить, но до этого обязательно закрепить ногу.
Ему очень повезло, среди брошенных и разбойниками, и удиравшими купцами вещей нашелся большущий дрын, вполне подходивший размерами, чтобы подставить его под мышку и на ногу не опираться. А еще очень ценная вещь – поднос, он пригодится, чтобы на рассвете собрать росу из воздуха. Роса – это влага, а влага ему сейчас была нужнее даже костыля и ножей. На душе чуть повеселело.
Все оказалось не так просто, костыль проваливался в песок, норовил выскользнуть, и Аманкул несколько раз падал, зарываясь в песок лицом. Каждый раз мысль была только одна: не повредить ногу сильнее. В конце концов он перешел на четвереньки, таща костыль и поднос за собой. К урочищу Белеули Устюрт заметно поднимается вверх, зато там не столько песка, но и воды мало. Она есть, только соленая, от такой жажда лишь усилится.
За ночь на подносе действительно собралась влага, все же хорошо, что уже конец лета, а не его середина. Но, неловко упав, он снова долго лежал без сознания. Днем полз, чтобы больше не падать… ночью снова старательно подставлял поднос, чтобы собрать влагу. Но капель на подносе не могло хватить, чтобы напиться, а солнце все жгло и жгло, на Устюрте в любое время года без воды нельзя…
А воды не было… Сколько дней прошло, он уже не понимал, усилий хватало только на то, чтобы не заблудиться и не уйти вдруг с тропы в сторону. Меркнущее сознание вполне могло увести его туда, где и кости не скоро найдут. Почувствовав, что язык перестает помещаться во рту, Аманкул подумал, что это конец. Он видел таких – потерявшихся, отставших, которые погибали от жажды, иногда их находили, но уже не успевали спасти. У таких всегда бывал вывалившийся синий язык.
Его внимание привлек крошечный кустик, это была не полынь и не верблюжья колючка, которая вытаскивает воду глубоко из-под земли. Кустик означал, что пусть не вода, но хотя бы влажная почва не так далеко, и Аманкул стал копать. Нет, он копал не колодец, нужно было просто добраться до влажного песка, до влажной земли, тогда телу будет нужно не столько влаги.
Удалось добраться пусть не до влаги, но хоть убрать горячий сухой слой сверху, с трудом поборов желание набить рот прохладным песком, Аманкул улегся прямо в раскопанную ямку, прижался к прохладной земле лицом и ладонями. Стало немного легче. Он остался спать в этом благословенном для него «оазисе». К утру язык уже помещался во рту, хотя был шершавым и потрескавшимся.
Караван… это было спасение, но если увидят, что он хромает, могут и не взять, кто станет тащить за собой калеку? И Аманкул, из последних сил превозмогая сильную боль, поднялся и заковылял к каравану. Караван-баши был незнаком, но все равно разрешил следовать с ними… Появилась надежда дойти до Белеули, а там его знают, найдутся те, кто поможет добраться хотя бы до Гургенджи, приютят, пока встанет на ноги. Он отплатит добром за добро, щедро отплатит, еще не бывало, чтобы кто-то обиделся на Аманкула из-за неблагодарности.
День за днем с утра до вечера одно и то же: солнце, ветер и степь. Хотя, нет, конечно, не была одинаковой эта степь. То попадались солончаки, белые, словно заснеженные, то в стороне стояли холмы с какими-то рыжими от солнца и ветра травами, то ветер гнал шары колючек, то виднелись целые поляны серо-голубой полыни, и тогда в воздухе носился ее горьковатый запах, то неожиданно показывалась молодая зеленая травка, невесть как вылезшая после короткого осеннего дождя, то снова пересыпались пески… и снова солончаки, такыры, холмы вдали, полынь и песок… Такыр – это такая ровная площадка, покрытая засохшей глиной. Поверхность словно каменная, отлично сошла бы для вертолета или даже маленького самолета, но ни тех ни других в небе не наблюдалось.
Я не задумывалась над названиями караван-сараев, в которых мы ночевали, зачем, все равно не знаю, где это. Таскичу… Учукан… Кос-Кудук (Кудук, кажется, колодец, это я из песни помнила)… Чурук… какие-то урочища, какие-то солончаки и такыры, даже имевшие свои названия…
