Да этого просто быть не может!
– Что заставляет вас считать, будто покушались на меня?
– Прежде всего яд подсыпали в графин с портвейном, к
которому никто, кроме вас, не прикасается. Сам же графин оказался в корзинке
для пикника. После вашего возвращения корзинки отнесли на кухню, где их
распаковала судомойка по имени Джин. При этом присутствовал Хиггинс и, увидев
прилипшие к графину травинки, решил, что такое вино не подобает подавать на
стол вашей светлости, поскольку какой-нибудь мусор или стебельки могли попасть
и внутрь. Насколько я понимаю, здесь, в Хоторне, следуют обычаям общества,
предписывающим, чтобы все не выпитое за обедом вино было отдано дворецкому?
– Совершенно верно, – сдержанно произнес Джордан. Фокс
кивнул:
– Именно это мне и сказали, но я ожидал подтверждения. В
соответствии с этим обычаем вино перешло к Хиггинсу. И поскольку тот не выносит
именно этот сорт, он подарил его Нордстрому, лакею, чтобы отпраздновать
радостное событие – вчера Нордстром стал дедушкой. В четыре часа Нордстром
отнес графин в свою комнату. В семь он был найден мертвым – тело еще не успело
остыть, на столе стоял бокал с недопитым вином.
Судомойка объяснила, что Нордстром сам открывал бутылку
портвейна сегодня утром и попробовал немного, желая убедиться, что вино не
испортилось, а потом наполнил графин и поставил его в корзину, которую потом
отнес к экипажу. Хиггинс говорил, что вы торопились и почти сразу же подошли к
фаэтону. Это правда?
– У крыльца стоял грум, державший лошадей под уздцы. Я не
видел лакея.
– Грум не мог отравить портвейн, – уверенно заявил Фокс. –
Он мой человек. Сначала я заподозрил Хиггинса, но…
– Хиггинса?! – поразился Джордан. Подобное предположение
показалось ему настолько забавным, что он, несмотря на всю серьезность
происходящего, едва не расхохотался.
– Да, но Хиггинс не делал этого, – заверил Фокс, ошибочно
приняв недоверчивое выражение лица герцога за подозрительное. – У него не было
мотива. Кроме того, он слишком слабохарактерен. Впал в истерику из-за
Нордстрома, ломал руки и причитал хуже судомойки. Пришлось сунуть ему под нос
пузырек с нюхательной солью.
При других обстоятельствах Джордан, конечно, немало
позабавился бы, представив строгого, величественного дворецкого бьющимся в
истерике, но в эту минуту ему было не до веселья. – Продолжайте.
– Именно Нордстром выгрузил после пикника вещи из корзины и
принес все на кухню. Следовательно, он, и только он, держал в руках графин.
Очевидно, не он отравил вино. Джин заверила, что, кроме него, никто не
прикасался к графину.
– В таком случае когда яд был туда положен? – нахмурился
Джордан, не имея ни малейшего предчувствия, что всего через мгновение мир, едва
расцветший яркими красками, померкнет и безвозвратно рухнет.
– Поскольку мы исключили возможность того, что вино было
отравлено до или после пикника, – тихо заключил Фокс, – остается одно: кто-то
подсыпал его в портвейн во время пикника.
– Вздор! – процедил Джордан. – Там не было никого, кроме
меня и моей жены.
Фокс деликатно отвел глаза:
– Совершенно верно. И поскольку вы этого не делали,
остается… ее светлость.
Джордан не помня себя вскочил, сотрясаясь от ярости, и
ударил кулаком по столешнице с такой силой, что по комнате прокатился грохот.
– Убирайтесь, – приказал он тихо, – и забирайте
бездельников, которые на вас работают. Если через четверть часа вы все еще
будете здесь болтаться, я выброшу вас собственноручно. А если услышу хотя бы
слово беспричинной клеветы на мою жену, задушу вас голыми руками, и да поможет
мне Бог!
Фокс неторопливо встал, однако не собирался так просто
сдаваться. С другой стороны, он был не настолько глуп, чтобы оставаться на
расстоянии вытянутой руки от взбешенного нанимателя. Осторожно отступив, он
осмелился возразить.
– Я бы не назвал эти обвинения беспричинной клеветой, ваша
светлость, – печально вздохнул он.
Невыразимая тоска охватила все существо Джордана, сжала
сердце, пронзила мозг. Перед глазами стояла Александра на берегу реки,
наклонившая над бокалом графин с портвейном. «Не хотите вина? Это ваше
любимое…»
– Сегодня утром ваша жена снова тайком навещала сэра Энтони.
Джордан тряхнул головой, словно пытаясь отрицать то, что
твердил ему разум, борясь с болью, потрясением и гневом, раздиравшими душу.
Верно истолковав этот жест отчаяния, Фокс негромко сказал:
– Когда вы вернулись, ваша жена уже была с ним помолвлена.
Разве не кажется странным, что ваш кузен так легко от нее отказался?
Граф медленно повернул голову и взглянул на Фокса. В серых
глазах стояла такая мучительная горечь, что даже ко многому привыкший сыщик
содрогнулся. Но его светлость молча поднялся, направился к столику, где на
серебряном подносе стоял графин с виски, и, наполнив бокал до краев, осушил его
двумя глотками.
– Не позволите ли поделиться с вами моим мнением? – мягко
осведомился Фокс.
Джордан слегка наклонил голову, но не обернулся.
– У вашего кузена есть мотив для умышленного убийства. Ваша
смерть ему выгодна, и именно потому на него первого падет подозрение, даже без
дополнительных улик.
– Каких улик?
– Сейчас я перейду и к этому. Но сначала позвольте сказать,
что бандитам, напавшим на вас недалеко от Моршема, требовался не столько ваш
кошелек, сколько жизнь. Это было первым покушением. Во второй раз им удалось
вас похитить. И если раньше лорд Таунсенд стремился завладеть вашим титулом и
богатством, то теперь у него появилась еще одна причина.
Фокс остановился, выжидая, но, видя, что герцог по-прежнему
молчит и не оборачивается, снова заговорил:
– Этой причиной, конечно, является желание получить вашу
жену, с которой он продолжает видеться втайне.
И поскольку именно ее светлость приезжает к нему, можно
предположить, что она тоже хочет выйти за него замуж, чего им не удастся
добиться, пока вы живы. А это означает, что у лорда Таунсенда появилась
сообщница. – Сыщик тяжело вздохнул и объявил:
– С этой минуты я должен быть полностью откровенным.
Простите мою резкость, но мне нужно заручиться вашим безоговорочным
содействием. Герцог не сказал ни единого слова, и Фокс, поняв, что он
колеблется, быстро проговорил:
– Если верить слухам, исходившим от ваших слуг, в ту ночь,
когда в вас стреляли, ваша жена вернулась домой лишь утром. Вы знаете, где она
была?
