Цезарь встал, оглядывая притихших людей. Они не понимают, что вся власть у него уже есть и эта корона только внешний атрибут? Глупцы! Впервые Цезарь почувствовал к толпе презрение. Он жестом отодвинул корону:
– Я диктатор, этого достаточно.
Но Марк Антоний повторил свое предложение. И снова Цезарь отказался. Толпа взревела, устроив ему длительную овацию. Плебс Рима поверил, что диктатору не нужны царские регалии!
А по Риму пополз слух, что только римский царь сможет разгромить парфян. И хотя в сенате были уверены, что слухи распускают шпионы Цезаря, сами же сенаторы и наделяли Цезаря всеми возможными полномочиями и регалиями. Оставалась только золотая корона. Цезарь ждал…
Теперь, приходя на Яникул к любовнице, он часто желчно посмеивался, пересказывая старания сенаторов.
Но сам он не мог долго сидеть в Риме. И хотя в этот раз както не слишком стремился уйти в поход, к нему все же серьезно готовился. Так боевая лошадь, давно застоявшаяся в сытой конюшне, услышав звуки трубы, забывает обо всем. Казалось, стоит выйти на даков, как вернутся молодость, сила, отступит болезнь и придет второе дыхание.
До похода оставалось всего семь дней… Клеопатра понимала, что это означает и ее собственный отъезд, нелепо сидеть в Риме, когда Цезаря в нем нет. Корабли в Остии готовили к отплытию в Египет… Но сейчас, считая дни, она торопила события, потому что знала – в Риме заговор против Цезаря. Казалось, этого не видит только он сам. Цезарь отмахивался от всех предупреждений:
– Меня убивать невыгодно, моя жизнь сейчас нужнее Риму, чем мне самому.
Сенат даровал диктатору право быть похороненным не за пределами Города, а в самом Риме! Такого удостаивались только народные герои.
Цезарь смеялся:
– Вот теперь можно и умирать! Чего еще желать римлянину, как не быть похороненным в Городе? Чего же мне бояться?
Клеопатра ударила его кулачком в грудь:
– Несносный! А как без тебя я? Цезарион?
Цезарь стал серьезен:
– Клеопатра, я тебя люблю. Очень. И Цезариона люблю. Но я стар и болен, тебе нужно устраивать свою жизнь.
Любовница, как и ожидалось, взвилась:
– Как ты смеешь?! Тебе не удастся прогнать нас!
Цезарь покачал головой:
– Тебе двадцать четыре, мне пятьдесят шесть. Ты молода и красива, я стар и болен.
– Тебе ли, находящемуся на вершине власти в Риме, так говорить?
– Одна часть римлян меня обожествляет, другая ненавидит, третья только терпит. Каких больше? Не ты ли мне все уши прожужжала о заговоре? Я готов.
– К чему готов?
– Моя жизнь сейчас дорога не столько мне, сколько Риму. Если со мной чтото случится, государство еще долго не будет знать покоя, ввергнувшись в новую гражданскую войну. Это понимают все, но если Рим не желает видеть меня диктатором, то пусть снова воюет сам с собой.
– А как же покорение остального мира?
Цезарь помолчал, потом с легкой горечью спросил:
– Ты веришь в это? Нужно ли это Риму? Он погряз в разврате и развлечениях. Плебс не желает ничего, кроме хлеба и зрелищ, римляне отвыкли работать даже головой. Что я буду делать с завоеванными странами, кроме как соберу с них дань? Даже люди в моих новых поселениях ждут того же – подачек и развлечений. Римляне сами не понимают, что время Республики прошло. Но, хотя у Рима впереди расцвет, я вряд ли ему буду нужен. Ты должна подумать о себе и сыне…
Клеопатра слушала с отрешенным видом, Цезарь даже не был уверен, что она его слышит. И вдруг царица тихо произнесла:
– Снова пророс овес…
– Что?! – опешил любовник.
– Когдато ты спрашивал, как египетские женщины узнают, кто родится – сын или дочь. У меня снова пророс овес.
– Ты хочешь сказать, что беременна от меня?
Клеопатра вскочила на ноги.
– Надеюсь, ты не думаешь, что от Птолемея или вон… от… Цицерона?!
– Клео…
Ее синие глаза были полны слез, а голос от горечи даже зазвенел:
– Просто мы не нужны тебе, Цезарь, ни я, ни Цезарион, ни он, – Клеопатра приложила руку к животу. – У тебя есть одна большая любовь на всю жизнь – Рим. Все остальные только мимолетные увлечения. Ради власти над Городом ты можешь пожертвовать всем!
Она жестом остановила попробовавшего возражать Цезаря.
– Я мешаю тебе. Тебе не простят связи с египтянкой и рождения двоих сыновей. Через несколько дней ты уйдешь в новый поход, и мне незачем оставаться здесь. В Остии уже готовят корабли к отплытию.
Перед Цезарем снова стояла царица, и ее тон не терпел возражения! Если честно, то в глубине души он был даже благодарен Клеопатре за то, что приняла решение за них обоих. И все же он не мог не сказать:
– Я признаˆю этого сына.
Клеопатра насмешливо сверкнула глазами:
– Зачем? Скажи, что тебе предрек оракул про будущий поход?
– Сказал, что мне стоит больше бояться не похода, а мартовских ид.
– Иды через семь дней… Ты не можешь отправиться раньше?
– Раньше? Зачем?
– Цезарь, поверь, для тебя нет сейчас более опасного места в мире, чем Рим.
– Это тебе твои шпионы сказали?
Она сокрушенно покачала головой:
– Почему ты не хочешь ничего слышать? Если не меня, то хотя бы оракула послушай.
– Клеопатра, сколько раз я не одерживал победы только потому, что не вступал в бой изза предсказания авгуров! И сколько раз я эти победы одерживал, наплевав на все дурные предзнаменования! Почему я должен бояться обычного дня в середине марта только потому, что сова прокричала не с той стороны или куры были слишком сыты, чтобы клевать свое зерно?!
– Люди гибнут во все дни.
– Если мне суждено умереть в мартовские иды, то я умру именно в мартовские иды независимо от того, буду ли возлежать дома в триклинии, сидеть в кресле в сенате или на коне перед легионами в боевом строю!
Увидев, что Клеопатра снова едва не плачет, он попытался ее успокоить:
– Клеопатра, меня сейчас убивать никому не выгодно. Это ввергнет страну в новую гражданскую войну, от которой все и так страшно устали. Сенаторы не глупы и прекрасно это понимают. Лучше уж перетерпеть меня несколько дней, чтобы потом объявить вне закона, когда я буду подальше от Рима. Или подослать убийц там. При чем здесь иды?
Цезарь мечтал уйти и вернуться с новым триумфом. Клеопатра мечтала о другом: что он завоюет половину мира и завещает ее Цезариону.
– А что будет если… если ты не вернешься?
– У Цезариона есть мать, а у нее Египет. Значит, Цезарион получит в наследство только Египет, а остальной мир завоюет себе сам. Должен же мой сын быть на меня похожим?
