И тут произошло невероятное. Кимвр неожиданно сдернул тогу Цезаря с его плеча. Не успел диктатор возмутиться таким нелепым поведением сенатора, как… получил удар ножом в плечо! Оглянувшись, Цезарь крикнул:
– Негодяй Каска, что ты делаешь?!
Схватив сенатора Каску за руку, он попытался вырвать у того нож, но со всех сторон на диктатора еще и еще посыпались ножевые удары. Мелькнула мысль, что иды и впрямь еще не прошли…
Почемуто бросилось в глаза растерянное лицо Цицерона. Старик стоял на своем месте бледный, как мел, с выпученными от страха глазами и беззвучно разевающимся ртом. При этом он не двигался, хотя одним окриком мог остановить кошмар. Цезарь открыл рот, чтобы крикнуть: «Ну что же ты?!» – но в тот миг увидел… Марка Брута, заносящего свой нож! Мелькнуло в голове: «Зарезали, как скотину на бойне!» – а из уст невольно вырвалось: «И ты, дитя мое?!»
Цезарь часто называл Марка Брута сынком, потому что действительно годился ему в отцы. Это злило гордого Брута, его обида смешила Цезаря. Сынками не зовут тех, кого не любят.
Если уж Брут, обязанный ему столь многим, поднял руку, то к чему тогда и жить? Оставался, правда, еще мальчик, рожденный Клеопатрой, и тот, что еще родится у царицы, но их он никогда не смог бы назвать Юлиями, никогда не причислить бы к своему роду…
Удар Марка Брута был точен – в пах. Куда еще мог метить сын любовницы? Последнее, что сделал Цезарь – прикрыл голову тогой и рухнул к подножию статуи Помпея! На его теле были двадцать три ножевых раны, две из них – Брута и еще чьято – смертельные.
Великого Цезаря не стало. Он, прошедший столько битв, преодолевший столько трудностей, сделавший столько дел и еще сколько задумавший, погиб от ударов заговорщиков, которым просто не нравилось, что Цезарь правит Римом по своему разумению.
Брут почемуто крикнул: «Цицерон!» – то ли призывая оратора в свидетели совершенного, то ли спрашивая, что делать дальше.
Нападение на диктатора оказалось настолько внезапным, что ему попытались помочь лишь два сенатора из нескольких сотен, но пробиться сквозь стену заговорщиков не смогли. Остальные остолбенели, не веря своим глазам. Убитый Цезарь лежал в луже крови. Сами заговорщики тоже были забрызганы ею и даже ранены – в пылу схватки умудрились поранить друг дружку.
Брут снова позвал Цицерона, прося возглавить заседание, но не успел даже договорить: сенаторы точно проснулись от спячки и в ужасе бросились вон! Цицерон вместе со всеми. В первые мгновения заговорщики даже растерялись, они ожидали по крайней мере аплодисментов, но никак не панического бегства сената. Чуть опомнившись, все же вышли на Капитолий и подняли на шесте Фригийский колпак в знак освобождения римлян. Но приветствий снова не услышали.
Рим в ужасе замер.
Чуть придя в себя, Антоний велел поднять тело убитого Цезаря, положить в паланкин и унести домой.
Немного погодя на Капитолий пришел и опомнившийся Цицерон. Он поздравил убийц со свершенным. Ободренные его поддержкой Брут и Кассий попытались произнести речи на форуме, но ошеломленная произошедшим толпа безмолвствовала. Заговорщики снова растерялись, не слыша восторга изза освобождения от диктатора. Создавалось впечатление, что Риму это убийство вовсе не было нужно! Кроме того, ни Марк Брут, ни Кассий не знали, что делать дальше. Казалось, стоит только убить Цезаря и все наладится само собой. Но Цезарь был убит, а ничего не происходило!
Оставался в живых Марк Антоний, за городскими стенами стояли войска под командованием преданного убитому диктатору Лепида, народ вовсе не стремился крушить все принадлежавшее Цезарю, сносить его памятники или построенные им здания…
В Риме наступила тревожная тишина, когда каждый не знал, что будет дальше.
В ворота виллы ктото с силой стучал. Стук был тревожным и не сулящим ничего хорошего. Выглянув и убедившись, что это всегонавсего раб, отправленный утром в Город, привратник впустил бедолагу. Раб был всклоченный, глаза расширены, губы тряслись, понятно, что всю дорогу бежал.
– Что?
– Цезаря убили!
Клеопатра встретила его в атриуме одним вопросом:
– Кто?
– Говорят, Марк Брут и остальные…
– Ты не успел?
– Нет, диктатор уже ушел в сенат, меня оставили подождать. А потом принесли Цезаря… У него столько ран и крови!..
Раб рассказывал то, что услышал и увидел в доме Цезаря, а Клеопатра стояла молча, точно каменное изваяние. Хармиона не была уверена, что она слышит раба и вообще чтото понимает. Махнув рукой, чтобы вышел, служанка подхватила царицу и повела в спальню. Та шла как во сне, в ступоре – остановившиеся глаза широко распахнуты, в лице ни кровиночки…
Кальпурния, увидев перепачканный кровью паланкин и перекошенные лица рабов, все поняла без объяснений и без сознания повалилась на руки едва успевшего поддержать ее номенклатора.
Когда она очнулась, в атриуме слышался голос Марка Антония, спрашивавшего Кальпурнию.
– Я здесь, войди, Марк…
– Кальпурния, я не буду сейчас утешать тебя, понимаю, что ты безутешна. Я только что встречался с заговорщиками, тайно, конечно, кажется, они сами не знают, чего хотят. Зато я знаю одно: ты должна спрятать деньги Цезаря, потому что можешь остаться вовсе без ничего.
Марк сказал не все, вернее, не сказал главного. Он действительно тайно встретился с Цицероном, Брутом и Кассием. И те действительно сами не знали, чего же добивались, главным было физически устранить диктатора. Но Марку удалось убедить заговорщиков, что отменять законы и назначения Цезаря никак нельзя, мало того, следует выполнить все его обещания и указы. Если не выполнить, обиженными окажутся слишком много людей, это вызовет не просто недовольство, а настоящий бунт.
Кажется, только сейчас заговорщики поняли, в какую ловушку себя загнали. Оставить в силе распоряжения Цезаря означало признать и постановления сената о нем самом. А это требовало похорон диктатора в Городе. Молчание римлян, никак не выражавших восторг по поводу устранения самовластца, подсказывало заговорщикам, что Рим едва ли поддерживает их. Конечно, Цезаря часто упрекали, но только в случаях конкретной обиды, а в целом Город был благодарен человеку, столько лет так много делавшему для него. Стало понятно, что отношение к убитому Цезарю у патрициев и плебса несколько разное, как и понятие самой Республики. Для Брута и Кассия это были возвышенные идеалы свободы слова и выборов, а для мастерового возможность не погибнуть с голода вместе с семьей. И для такого куда важнее раздача Цезарем хлеба, чем то, как он именует себя в сенате.
Поняв, что все не так просто, заговорщики согласились с предложением Марка Антония похоронить Цезаря во всеми почестями в обмен на отказ преследования убийц диктатора.
Но всего этого Антоний не стал сообщать Кальпурнии, ей ни к чему знать. Он предложил на всякий случай спрятать казну Цезаря. Бедная женщина согласилась, она была одна и просто не понимала, что ей делать и что теперь будет. Прожившая много лет в доме Цезаря словно за каменной стеной, Кальпурния чувствовала себя беспомощной, словно ее раздели и вывели перед всеми на площадь. Как хорошо, что верный Марк Антоний взял на себя все хлопоты.
