Рус собрал чуть обветрившуюся, но все еще мокрую одежду, натянул ее на себя, старательно затоптал костер и, морщась от холода, поковылял искать пристанище на ночь.
Оно нашлось неподалеку: в дереве на высоте почти его роста виднелось большое дупло. Кое-как добравшись до него, князь заглянул внутрь. Пусто, только ветром нанесло кучу мусора. Как мог выгреб, у ближайшей ели наломал ветвей потоньше, забросил в дупло. Подумал, добавил еще. С трудом подтянувшись, перевалился сам, получилось, словно мешок упал.
Внутри не было тепло, но дерево хотя бы защищало от ветра. Кое-как устроившись на половине лапника, Рус прикрылся второй и попробовал задремать, все равно пока ничего сделать нельзя.
Но стоило закрыть глаза, как перед ним появилось лицо тонущего Давора. Хоть и кричал родович, чтоб не подходил к нему Рус, но в глазах метался ужас. А Рус не успевал, никак не успевал! Если выживет, до конца своих дней будет это помнить! Понимал, что нет его вины в гибели сородича, но все казалось, что мог бы помочь, что не все сделал. Тишек хоть быстро потонул, только и успел вскрикнуть, как затянуло, а Давор пытался выбраться.
Незаметно Рус все же заснул, сказалось напряжение проклятого дня. Проснулся он совсем окоченевший, мокрая одежда держалась дыбом и сильно холодила кожу. Плохо, что полностью высушить не удалось. Придется это делать сразу, как сойдет роса.
Рус выглянул из дупла. Поляна невелика, но густо утыкана ягодником. Князь вспомнил, что давно ничего не ел. Конечно, что за еда ягода, но другого пока не ждать. В ноге уже давала о себе знать заноза. Место, куда вонзилась, и не найти, если бы не стало оно горячим. Вокруг затвердело, даже вздулось. Это означало, что плоть борется с чужим, попавшим в нее. Теперь только ждать, пока тело само не начнет выталкивать вонзившееся дерево прочь. Значит, придется сидеть в дупле до срока, никуда не денешься.
Выбираться из укрытия, пока солнце не разогнало ночной туман, тратя силы, не стоило. Поэтому он снова свернулся клубком, стараясь не терять тепло. И вдруг услышал знакомый голос – на поляну, хлопая большущими крыльями, опустилась точно такая же птица, какую он когда-то показывал Полисти. Тетерев, видно, решил подкормиться подмерзшей брусникой. Появление большой птицы было одновременно и радостным, как напоминание о погибшей любушке, и горестным. Не ее ли это привет?
Пока смотрел на жирующую птицу, солнце поднялось повыше, разогнало туман и пригрело всю поляну. Тетерев хорош, но надо было выбираться. Если не высушит рубаху и штаны, то, пожалуй, ночью околеет, и так все стылое. Птица не сразу сообразила, что за шум за ее спиной, крутанулась, глянула недовольно, потом захлопала крыльями, тяжело поднимаясь на ветку.
Рус выбрался наружу, пристроился на солнышке и снова разделся. Все тело тут же покрылось пузырями, точь-в-точь как у ощипанной утки. Развесил одежду по кустам и, чтобы не замерзнуть окончательно, принялся растираться ладонями. Нечаянно задел ранку и едва не вскрикнул от боли. Горячей стала уже почти вся нога, наступать на нее трудно. Рус не боялся боли, никогда не жаловался, привык ко многому, но сейчас эта рана внутри тела мешала двигаться.
Такие дни бывают очень теплыми. Солнышко, словно зная, что скоро придет Зима-Морена, отдает последнее тепло земле и всему, что на ней. От травы и мелкого кустарника на поляне повалил пар, снежок, покрывавший ее, быстро сошел на нет. Но Русу было все равно, он сидел, привалившись голой спиной к сосне и глядя на залитую солнцем поляну пустым взглядом. Не хотелось ничего, только мучила жажда, голова тоже стала горячей, перед глазами поплыл туман. Чтобы хоть как-то утолить жажду, он сорвал горсть ягод, бросил в рот и снова уставился немигающим взором в даль.
И вдруг на другом конце поляны появилась… Полисть! Рус протянул к ней руку, хотел крикнуть, чтобы не уходила без него, что он сейчас пойдет тоже, вот только встанет и пойдет… Но женщина скорбно покачала головой:
– Нет, Рус, тебе не время. Ты должен жить, Рус!
– Я… не могу… – прохрипел князь.
– Ты сильный, ты сможешь. Не сдавайся!
Рус все же попытался встать, чтобы пойти следом за исчезавшей в кустах Полистью, но упал без сил. Как долго лежал – не понял, наверное, долго, очнулся от холода. Солнышко уже повернуло, и теперь тень от деревьев начала накрывать небольшую полянку. Князь даже не сразу сообразил, где он и почему лежит на брусничнике раздетым.
Чуть придя в себя, стащил с куста подсохшую одежду, долго не мог попасть в рукава, но еще труднее оказалось надеть штаны. Рана уже не просто болела, она горела, и внутри начинало дергать. Все тело и голова были горячими, очень хотелось пить. Ягоды уже не могли выручить, потому пришлось едва ли не ползком добраться до большой ямы, что ближе к краю поляны. Там после дождя сохранилась вода. Пил жадно и много, не чувствуя не слишком приятного вкуса.
Набрать бы с собой в дупло, да в чем? Но в чем сохранить воду все же нашлось. Нащипал мха, отделил верхушки, чтобы не попадала земля, из оторванного у березы куска бересты соорудил туесок, намочил мох в той же яме и сложил в этот туесок. Конечно, протечет, хватит ненадолго, но все лучше, чем ничего. Хотелось есть, но еще больше спать, потому Рус поплелся обратно в свое дупло.
В этот раз забираться оказалось куда как труднее, на ногу уже и ступить не мог, любое движение отдавало сильной болью. Рана по-прежнему была плотной и горячей, как и все остальное тело. Пылала голова, стало тяжелым дыхание. Свернувшись клубочком, Рус попытался согреться, но ничего не получалось, тело бил озноб, зуб не попадал на зуб.
Долго лежал, дрожа и время от времени выдавливая в рот воду из мха. Сколько так промучился – не знал и сам. День перемешался с ночью, князь метался в бреду, звал то Полисть, прося подождать его, то Тимара, чтобы показал дорогу, то совсем уж из детства – мать. Но некому было услышать этот зов, Полисть и мать давно покинули эту Землю, а Тимар слишком далеко.
Когда очнулся, было сумрачно. День ли, ночь – не понять. Но по светлой полосе на небе понял, что рассвет. Который после того, как он засел в дупле?
Хотелось пить, но мох куда-то запропастился, да и была ли в нем вода? Рус потрогал рану, она уже перестала так гореть, сильно помягчела и выдала наружу острие, точно нарыв. Это и был нарыв. Ждать, пока сам прорвет? Но кто знает, сколько он уже сидит и сколько это еще продлится? Князь решил помочь дереву выйти из раны.
Стиснув зубы, выбрался из своего укрытия, приполз к яме.
Единственное его оружие – нож – было достаточно остро, чтобы вскрыть тело, пусть и свое. Нагреть бы на огне, но его сначала надо развести, а у Руса ни камня подходящего, ни сухой травы. Мысленно махнув рукой, он на ощупь нашел серединку раны и изо всех сил ковырнул ее ножом. И взвыл от боли! В глазах замелькали и не желали исчезать белые мушки. Но Рус сквозь эту боль, не вполне сознавая, что делает, с силой надавил на вскрытую рану. Оттуда хлынуло что-то теплое и липкое. Надавил еще раз. Сильная боль опрокинула его на бок, но Рус все давил и давил. Наконец из раны вместо гноя пошла кровь, это значило, что нарыв вышел весь.
