Мария восприняла приезд Филиппа и свою свадьбу как подарок судьбы, а беременность — как божье благословение их брака. Филипп оберегал супругу как мог, и я понимала почему. Если она не доносит дитя, то придется ждать еще много месяцев и жить в Англии, чего ему явно и совершенно откровенно не хотелось.
Но Филипп католик до мозга костей, не признающий никаких сомнений в вере и уже вполне знакомый с отцовскими методами выкорчевывания ереси. То ли желая угодить супругу королевы, то ли по велению самой Марии паписты начали наступление на протестантов, в Англии запылали первые костры. Возможно, среди протестантов и были преступники, совершавшие злодеяния даже в церквях, и их следовало даже казнить, но не на костре же!
Зимой Англия содрогнулась от первых казней. Это не Испания, где король Карл отправлял на костер еретиков твердой рукой практически по расписанию — семьдесят человек в месяц (потом стало куда больше, при Филиппе сжигали уже десятками тысяч во время аутодафе за один раз!). Приехавший с Филиппом в Англию капеллан Альфонсо-и-Кастро требовал большего, считая, что искоренять ересь нужно твердой рукой и немедленно, не считаясь с тем, кого отправляют в пламя. Если ересь гнездится в душе младенца, значит, сожжению подлежит и младенец как вместилище ереси.
Почему не содрогнулась от таких речей Мария? Неужели она стала такой фанатичкой, что больше не видела ничего вокруг? Сначала я не могла этого понять, потом вдруг осознала, что ее старательно оберегают от любых волнений. Нет, она, конечно, знала о кострах, о недовольстве своих подданных, но для нее было куда важнее одобрение мужа и собственных епископов.
При любой возможности я пристально наблюдала за королевой, пытаясь понять, действительно ли она в положении. Да, Мария носила все увеличивающийся живот с гордостью, цвет лица у нее заметно улучшился, но этому помогали присутствие мужа и довольно частые прогулки вместе с ним на свежем воздухе. Теперь она не столько времени проводила на коленях в часовне, просто потому что берегла плод, на чем настаивали врачи и ее духовник.
Все сходилось, получалось, что королева на удивление легко и счастливо переносит беременность. Что ж, такое тоже бывает. Но я уже вспомнила, что нам в институте Марию упоминали как пример водянки яичников — ложной беременности, то есть все было — живот, грудь, даже схватки, только ребенка не было! Не было у них с Филиппом детей! Тогда что? Неужели родила уродца? У Филиппа сын Карлос горбун с тяжелой патологией, Марии тридцать девять, нервы ни к черту, масса болячек вплоть до диабета… Неужели «родила царица в ночь не то сына, не то дочь…»?
Но почему тогда так уверен Ренард? Меня вдруг осенило: неужели у них есть запасной вариант?! А что, Филипп мог обрюхатить не одну Марию, но и еще кого-то. Тогда эта кто-то рядом, совсем рядом, они не отпустили бы столь ценную особу далеко от себя. Теперь я внимательнейшим образом приглядывалась к каждой женщине, оказавшейся по соседству с королевой.
Парри мотался по всей Англии, налаживая жизнь в имениях Елизаветы, сама Рыжая маялась в Вудстоке, а я билась над загадкой, заданной Ренардом.
Где-то там в Лондоне жизнь шла своим чередом…
В Англию прибыл жених королевы Марии инфант Филипп. Состоялась их богатейшая свадьба.
Елизавета пыталась понять, завидует или нет, и вдруг осознала, что нет. Слишком дорогую цену платит Мария за счастье быть замужем. Филипп не из тех, кого можно просто держать у трона под рукой, если он не станет королем, то не будет и мужем. А за Филиппом стоит его отец — король Испании Карл. От нечего делать она принялась думать о том, как поступила бы в таком случае сама. Отказалась от брака? Но Марии почти сорок, еще немного, и вообще никто не возьмет! И так ведь не брали. Но как справиться с тем, от кого должна родить наследника?
Сам того не желая, Бедингфилд однажды сказал, что Филипп будет в Лондоне, только пока королева Мария не зачнет наследника. Елизавета усмехнулась:
— А если наследницу или если не зачнет?
— Вам не следует так неуместно шутить, леди! — Глаза Бедингфилда недобро блеснули. Но он тут же усмехнулся: — В таком случае вы будете жить в Вудстоке вечно.
— Вместе с вами, сэр? — не удержалась от возможности пнуть его Елизавета.
Того передернуло, сидеть в этой глуши и Бедингфилду становилось невыносимо.
— Просто никто не может ни на что рассчитывать. Все во власти Божьей, я это прекрасно знаю по себе. Потому и королева не может быть ни в чем уверенной… — Елизавета поняла, что зря дразнит Бедингфилда.
— Спешу вас разочаровать, леди Елизавета, королева уже понесла! И все предсказания твердят, что это наследник.
Елизавета подумала, что по ее собственному поводу тоже много что предсказывали, но вслух ничего говорить не стала, только широко перекрестилась:
— Слава богу! Я искренне рада за сестру.
И мысленно добавила: может, тогда меня оставят в покое?
Вечером, размышляя над тем, сколь капризны Фортуна и судьба, она вдруг принялась писать прямо на стене:
Фортуна, жестоких ударов тьма,
Отчаяньем полнит разум.
И снова мой страшный удел — тюрьма,
Миллион обвинений сразу.
Кто казнь заслужил, тот ее не боится,
Беззлобный в оковах страдает в темнице.
Невинный в опале, преступник на воле,
У нас переменчивость ныне в фаворе.
Бог даст, и враги на себе испытают,
Все то, что сейчас для меня замышляют!
Сполна вкусив прелести заключения сначала в Тауэре, потом в Вудстоке, Елизавета мечтала только об одном: чтобы ей позволили вернуться в свое любимое имение в Хэтфилде и оставили в покое. И еще она поняла, что совсем не желает замуж. На свете был только один человек, которого она могла представить своим мужем, — Роберт Дадли. Но Елизавета даже не знала, где он теперь. Она боялась спрашивать у Бедингфилда, не желая навредить Роберту даже нечаянно. Опальная сестра королевы была опасна для прежних друзей и родственников. Недаром никто не вспоминал о Елизавете.
Она надеялась, что вспоминают, но Бедингфилд никого не допускает и письма тоже не передает. Так и было, упорно пытались писать Кэтрин и Парри, но, не получая ответа, быстро поняли, что леди в опасности и лучше ей не вредить. Изоляция была полной, а оттого очень тяжелой.
Оставалось только размышлять. О чем? Обо всем: о вопросах власти и взаимоотношениях людей, о том, ради чего и чем можно жертвовать, а когда не стоит, как поступила бы в том или ином случае она сама. Эти размышления повлияли на характер Елизаветы в немалой степени. Она не просто повзрослела, она стала не в пример мудрее, осознав цену жизни и смерти.
А еще Елизавета невольно сравнивала себя с Марией, но не из-за разницы в их положении, а пытаясь понять, как она сама поступила бы в том или ином случае. Вышла бы замуж за Филиппа? Он испанский принц, делать мужа еще и королем Англии значит попросту отдавать свою страну в руки испанцев. Те только и ждут такого подарка! Жена должна подчиняться мужу во всем, значит, английская королева должна подчиняться испанцу даже в ущерб интересам собственной страны? Получалось так.
