Джейсон бесстрастно смотрел на нее.
– Должен ли я напоминать тебе, что это мой дом? Он
принадлежит мне.
– Тогда я уйду! – выпалила она. Несмотря на вызывающее
поведение, ее подбородок задрожал, и, закрыв лицо руками, она залилась слезами.
– Джейсон, как ты мог? – плакала она, и ее тело сотрясалось от рыданий. – Ты
говорил, что твоя помолвка – фикция, и я поверила тебе! Я.., я никогда не прощу
тебе этого. Никогда…
Гнев Джейсона уступил место удивленному сожалению.
– Может быть, вот эта вещица поможет тебе простить меня? –
спокойно спросил он. И, сунув руку в карман, Джейсон достал маленькую бархатную
шкатулку, открыл и протянул ей.
Сибил посмотрела и ахнула, когда увидела усыпанный
бриллиантами браслет на ложе из черного бархата. Она вынула его из шкатулки и
прижала к щеке. Подняв сияющие глаза на Джейсона, она сказала:
– Джейсон, если я получу и ожерелье из этого гарнитура, я
прощу тебе что угодно!
Джейсон, собиравшийся было уверить ее, что не намерен
жениться на Виктории, откинул назад голову и расхохотался.
– Сибил, – ухмыльнулся он, покачивая головой, как если бы
смеялся скорее над собой, чем над ней, – думаю, что это твое самое ценное
свойство.
– О чем ты? – спросила она, забыв о браслете и вглядываясь в
сардоническое выражение его лица.
– О твоей откровенной, бессовестной алчности, – сказал он
без тени злости. – Все женщины алчны, но ты хотя бы честно и открыто
признаешься в этом. А теперь подойди сюда и покажи мне, как ты довольна своей
новой безделушкой.
Сибил послушно прильнула к нему, но и когда он целовал ее, в
ее глазах сохранялось выражение тревоги.
– Ты не очень-то высокого мнения о женщинах, Джейсон? В душе
ведь ты презираешь не только меня – а всех нас, верно?
– Я полагаю, – уклончиво пробормотал он, развязывая шелковые
ленты у нее на груди, – что женщины особенно хороши в постели.
– А когда они не в постели? Каковы тогда? Он проигнорировал
вопрос и снял с нее пеньюар, привычно поглаживая соски ее грудей. Яростно
впившись в ее губы, он поднял Сибил на руки и понес в постель. Сибил совершенно
забыла о том, что он так и не ответил на ее вопрос.
Глава 12
Виктория сидела на софе в своей спальне, окруженная
штабелями недавно присланных от мадам Дюмосс коробок с новыми нарядами:
поразительно разнообразной коллекцией повседневной одежды, одежды для верховой
езды, бальных платьев, шляпок, шалей, длинных французских перчаток до локтя и
туфелек, которые заполняли все свободное пространство в комнате.
– Миледи! – взволнованно ахнула Рут, разворачивая царственно
голубой шелковый плащ с широким капюшоном, отороченный мехом горностая. –
Видели ли вы что-нибудь более прекрасное?
Виктория оторвалась от письма Дороти, которое увлеченно
читала.
– Прелестно, – без воодушевления согласилась она. – Сколько,
выходит, всего плащей?
– Одиннадцать, – ответила Рут, поглаживая мягкий белый мех.
– Хотя нет, двенадцать. Я забыла о желтом бархатном с соболиной опушкой. Или
тринадцать? Сейчас, минутку – четыре бархатных, пять шелковых, два с меховой
подкладкой и три шерстяных. Всего – четырнадцать!
– Трудно поверить, что я еще недавно прекрасно обходилась
всего двумя, – усмехнувшись, вздохнула Виктория. – А когда я вернусь на родину,
мне вполне хватит трех-четырех. Напрасно лорд Филдинг бросает на ветер такие
деньги, покупая одежду, которую я буду носить всего каких-нибудь несколько
недель. В Портидже, штат Нью-Йорк, женщины не носят таких пышных нарядов, –
отметила она, возвращаясь к письму от Дороти.
– Когда вернетесь на родину? – тревожно переспросила Рут. –
О чем вы говорите? Простите, миледи, что я задаю вам такой вопрос.
Виктория уже не слушала: она вновь перечитывала письмо,
полученное утром.
"Дражайшая Тори!
Получила твое письмо и с волнением узнала, что ты едешь в
Лондон, где надеялась сразу же повидать тебя. Я сказала бабушке, что собираюсь
это сделать, но вместо того, чтобы остаться в Лондоне, мы уже на следующий день
уехали в загородный дом бабушки, расположенный примерно в часе езды от места,
именуемого Уэйкфилд-Парк. Теперь получилось, что я – за городом, а ты – в
городе. Тори, у меня складывается впечатление, что бабушка не хочет, чтобы мы
встречались, и это меня очень печалит и злит. Нам следует найти способ для
встреч, но тут я полагаюсь на тебя, потому что ты гораздо лучше умеешь
придумывать подобные вещи.
Возможно, намерения бабушки – просто мои фантазии, я ни в
чем не уверена. Она сурова, но со мной обращается не жестоко. Она желает, чтобы
я сделала, как она говорит, «блестящую партию», и с этой целью держит на
примете джентльмена по фамилии Уинстон. У меня дюжина великолепных новых
платьев разного цвета, хотя я не могу появиться в них до тех пор, пока не
сделаю первого официального выхода в свет, что мне представляется весьма
странной традицией. И потом, бабушка говорит, что я не могу выйти в свет до тех
пор, пока ты не будешь обручена с кем-нибудь, – это еще одна традиция.
Насколько все было проще на родине, согласна?
Я тысячу раз объясняла бабушке, что ты, по существу,
помолвлена с Эндрю Бэйнбриджем и что я желаю всерьез заняться музыкой, но она
как будто не слышит.
Она никогда не упоминает твоего имени, но я-то постоянно
напоминаю ей о тебе, потому что полна решимости растопить ее сердце и добиться
того, чтобы она предложила тебе жить с нами. Она не запрещает мне говорить о
тебе, просто при этом отмалчивается и делает вид, что тебя не существует. Она
слушает меня с таким выражением лица, которое можно лучше всего
охарактеризовать как отсутствующее, и при этом ничего не говорит.
Фактически я уже до смерти наскучила ей разговорами о своей
дорогой сестричке, хотя делаю это аккуратно, как и обещала тебе. Поначалу я
просто упоминала твое имя, вставляя его, когда только возможно, в разговор.
Например, когда бабушка заметила, что у меня прелестное лицо, я сказала ей, что
ты гораздо красивее; когда она отметила мое умение хорошо играть на пианино, я
ей сказала, что ты талантливее; когда она оценила мои манеры как приемлемые, я
ответила, что твои особенно хороши.
Когда все это не помогло ей понять, как мы близки и как мне
тебя не хватает, мне пришлось прибегнуть к более решительным шагам, поэтому я
принесла в гостиную твой портрет, который обожаю, и поставила его там на
каминную полку. Бабушка промолчала, но на следующий день она послала меня
осмотреть Лондон, а когда я возвратилась, портрет снова оказался в моей
комнате.
