Был момент, когда руки опустились у всех, врачи объявили, что до утра герцогиня не доживет. Эрколе был готов рвать на себе волосы, прекрасно понимая, что Феррару действительно уничтожат. Ему не столь важна жизнь самой Лукреции, сколько страшно за свою судьбу и судьбу семейства. Герцогиню решили причастить.
Но именно в эту ночь в Феррару вдруг примчался узнавший о смертельной болезни сестры Чезаре. По дворцу пронеслось:
– Иль Валентино…
Так называли Чезаре на французский манер из-за его епископства Валенсии.
Буквально расшвыряв по пути всех, пытавшихся заслонить ему путь в спальню Лукреции, он бросился на колени перед сестрой:
– Лукреция! Ты слышишь меня?! Дорогая моя…
Веки умирающей Лукреции дрогнули и приоткрылись, запекшиеся от жара губы прошептали:
– Чезаре…
– Да, я! И я не дам тебе умереть! Ты не можешь умереть, не можешь оставить нас с отцом. Мы не вынесем этого, Лукреция!
Чувствуя, что она выплывает из небытия, Чезаре вдруг обернулся к находившимся в спальне:
– Оставьте нас.
Герцог Эрколе, который прибежал, услышав о приезде Чезаре, топтался у двери. Голос Борджиа стал подобен звериному рыку:
– Пошли вон!
Теперь ослушаться не посмел никто, всех вынесло из спальни, словно сильным порывом ветра.
Сквозь чуть приоткрытую дверь придворные во главе с герцогом слушали, как брат в чем-то убеждает сестру на непонятном языке. Постепенно к мужскому голосу стал примешиваться слабый женский.
Неужели ожила?! Такого не могло быть, но так было – Чезаре словно вдохнул жизнь в умирающую сестру, поделился своей бешеной силой, передал ее и заставил не просто очнуться, а ожить.
– Как он не боится заразиться, целуя сестру?
Эрколе только покосился на глупого придворного, задавшего этот вопрос.
– Он уничтожит нас всех…
Феррара содрогнулась от одного имени: Чезаре Борджиа. Иль Валентино… Казалось, ничего страшней этого человека быть не может. Нет, внешне он вовсе не был страшен, хотя болезнь оставила на лице неизгладимые следы. Чезаре страшен своей внутренней силой, его властному голосу невозможно не подчиниться, его взгляд невозможно вынести. А уж когда он сумел только что оживить свою сестру, бояться стали еще больше.
Утром, убедившись, что жизни Лукреции уже ничто не угрожает, Чезаре отправился в обратный путь. Он не пожелал ни задержаться у герцога Эрколе, ни вообще с кем-либо разговаривать, попрощался только с сестрой, остальным бросил фразу, чтобы срочно звали «в случае чего».
До самого вечера Лукреция спала, но ее дыхание уже было ровным, а жар спал. Женщина переборола болезнь, хотя, конечно, еще не выздоровела.
Утром следующего дня в ее спальню первым пришел герцог Эрколе, он постарался, чтобы голос звучал как можно ласковей и приятней:
– Ты очнулась, дочь моя…
Лукреция просто не смогла вынести, что человек, еще вчера буквально ненавидевший ее за то, что она Борджиа, теперь зовет так, как звал ее Папа, и закрыла глаза, делая вид, что спит.
Эрколе топтался рядом с кроватью, не зная, что делать дальше. На всякий случай он добавил:
– Мы так рады тому, что ты очнулась…
Ресницы Лукреции дрогнули, выдавая, что она все слышит, но глаза не открылись. Женщина не желала видеть никого из феррарских родственников. Стоило появиться в спальне кому-то из д’Эсте, она упорно закрывала глаза снова.
Но через несколько дней у нее вдруг на седьмом месяце начались схватки. Это снова угрожало жизни; страшно испугавшись, герцог Феррарский спешно отправил гонца за Чезаре.
Альфонсо, понимая, что жена может умереть, опустился на колени перед ее кроватью:
– Что я могу сделать для тебя, Лукреция?
Та слабо улыбнулась:
– Ничего… Врачи говорят, что ребенок вряд ли родится живым… Но когда я умру, ты сможешь жениться снова… взять себе в жены крепкую… женщину… из благородной фамилии…
Слова давались ей очень тяжело, а взгляд уходил куда-то вдаль, она с трудом вырывалась из забытья, чтобы разрешить мужу жениться на другой…
– Лукреция, Лукреция, открой глаза, очнись, дорогая!
Но Лукреция уже не видела мужа и не узнавала его…
Девочка родилась мертвой, а ее мать, открыв глаза, обрадовалась:
– Я умерла? Как хорошо…
И снова впала в забытье. И снова врачи сказали, что до утра не доживет. И снова Лукрецию спас примчавшийся брат. Чезаре сидел рядом с сестрой до тех пор, пока не понял, что та выкарабкалась.
– Пожалуйста, не умирай больше. Не могу же я метаться из одного города в другой, чтобы вытаскивать тебя с того света?
Губы Лукреции дрогнули в слабой улыбке:
– Не буду.
– А еще обещай мне писать обо всем, что с тобой происходит. Я должен знать, как к тебе относятся в Ферраре. Или… может, поедешь со мной? Выздоровеешь, и я тебя заберу от этих?..
Она грустно покачала головой:
– Я останусь здесь… Спасибо, Чезаре.
– Твой муж дал обет пешком пройти к Святой Деве в Лорето.
– Зачем, словно это поможет.
– Пусть сходит, может, поумнеет хоть чуть. Изабелла согласилась женить своего сына на моей дочери. Представляешь, как смешно: надменная д’Эсте, которая замужем за Гонзага, согласна породниться с презираемым ею Борджиа только потому, что я продал ей «Спящего Купидона». Их надо ставить на место на каждом шагу, научись делать это, и тебя будут уважать, а не доводить до смертельных болезней. Я презираю все эти древние фамилии, которые сами по себе ничего не стоят. Знаешь, как они перепугались, когда король Людовик вдруг объявил о моем предстоящем приезде?
Лукреция подняла на брата удивленные глаза, тот расхохотался:
– Да, да! Мне рассказали. Король Людовик никому не сказал, что я тоже приеду в Павию, выжидая, что станут делать эти ничтожества со знатными именами. А убедившись, что они намерены дружно поливать меня грязью, выдерживал эту паузу почти до конца. Зато видела бы ты, как вытянулись их лица, как трусливо забегали по сторонам глаза, как приниженно они меня приветствовали! «Герцог Валентино!» «Как хорошо, что ваша светлость тоже нашли время приехать!» «Как здоровье Его Святейшества?». Лукреция, я их всех ненавижу и поставлю на колени! Смотри, как они боятся меня здесь, просто шарахаются в стороны. И правильно делают; если бы с тобой случилось самое страшное, от Феррары осталось бы одно воспоминание, а о семье д’Эсте и того не осталось. Они это понимают, потому трясутся от страха. И не смей бояться этих ничтожеств, вся доблесть которых заключается в том, что они родились в спальнях дворцов, хотя никто из них не может быть уверен, что именно от тех, кто называет себя их отцами.
