И все же Мария испугалась и принялась убеждать всех вокруг, что это было покушение лично на нее! Ей мог поверить шотландский посол в Париже, но не собственный народ.
Но Марии было глубоко наплевать на мнение своего народа; едва похоронив своего несчастного супруга, она уже на следующий день снова развлекалась вместе с любовником охотой.
А вот Елизавете не наплевать. Она разразилась в сторону кузины гневным посланием:
«Мадам, мои уши отказываются слушать, мои мысли в смятении, а сердце потрясено сообщением об этом ужасном убийстве Вашего мужа. Я с трудом нашла в себе силы написать Вам. Тем не менее я должна выразить Вам мое сочувствие в постигшем Вас горе и высказать Вам откровенно – я более горюю о Вас, нежели о нем.
О, мадам, я не выполнила бы свой долг верной кузины и преданного друга, если бы говорила Вам только приятное и не старалась сохранить Вашу честь. Я должна высказать Вам то, что думает весь мир. Люди говорят, что вместо того, чтобы искать убийц, Вы смотрите сквозь пальцы и позволяете им скрыться, что Вы не наказываете тех, кто оказал Вам такую огромную услугу. Говорят, что убийства не было бы, если бы убийцы не были уверены в своей безнаказанности».
Все закулисные игры были отброшены, Елизавета предельно откровенно высказала свое мнение по поводу поведения Марии. Письмо английской королевы доставил специальный посланник Киллигрю.
Не ожидавшая столь резкого осуждения и вовсе не собиравшаяся наказывать повинных в гибели своего супруга, Мария приняла Киллигрю в комнате с завешенными окнами, одетая в темное платье, она еще не забыла, как положено выражать скорбь, хотя всего день назад вовсю развлекалась с Босуэлом стрельбой из лука, и не только…
Кажется, Марию Стюарт совершенно не волновало отношение к убийству всего остального мира. Она знала лишь себя и своего любовника. И все же шотландской королеве пришлось выслушать весьма резкую тираду от Киллигрю о том, что весь мир считает Босуэла убийцей ее мужа. Пришлось дать слово, что граф будет взят под стражу и предан суду.
Мария Стюарт всегда была хозяйкой своего слова – сама дала, сама и обратно взяла! Никто ни предавать суду, ни осуждать Босуэла не собирался. То есть 12 апреля 1567 года суд все же состоялся, но судьи доказательств вины Босуэла в организации убийства короля Генри Дарнлея не нашли, и граф был оправдан.
В одночасье они вдвоем стали изгоями; даже когда суд объявил вердикт: «Не доказано», все вокруг заключили: плохо искали! А присутствие в Эдинбурге 4000 вооруженных людей, приведенных Босуэлом, отнюдь не добавляло ему доверия. Судьи испуганы, они просто боялись честно сказать, что думают, – это заключение было у всех на устах.
Убийца! Пособница убийцы собственного мужа! Что и говорить, не слишком приятно слышать такое, а со временем стало и вовсе опасно.
Мария уже поняла, что, как бы она ни пряталась, вылезать на свет и как-то устраивать жизнь все равно придется. Но ее куда больше беспокоило другое – отсутствие таких важных женских дел! Прошло уже так много времени, что просто списывать все на волнения и усталость не получалось. Несомненно, она снова беременна, и что теперь делать, неясно вообще!
Услышав новость, Босуэл некоторое время молчал, а потом невесело усмехнулся:
– У нас с Вами нет иного выхода, кроме как пожениться!
Они ехали в Сетон-Хаус, место, где ей всегда были рады и где не обвиняли, что бы она ни натворила. Но главное, там жила ее дорогая Мэри Сетон, единственная из подруг не вышедшая замуж и под крылышко которой Мария ныряла каждый раз, когда появлялись проблемы. Ее брат Джордж Сетон ездил с Марией во Францию и в Эдинбурге был гофмейстером ее двора.
– Как… пожениться? У вас супруга!
Босуэл поморщился:
– Джейн умница, я ей не нужен, и она не станет противиться разводу.
– Но на это нужно время, кроме того, никто не согласится на наш брак, даже если вам удастся развестись быстро!
– Вы знаете другой выход? Во всяком случае, я официально делаю Вам предложение.
– Разведитесь… – пробормотала Мария.
Дальше ехали молча.
В Сетон-Хаусе примерно то же ей сказала и Мэри. Мария сама понимала, что ребенок не должен родиться бастардом, но как это сделать?!
Они сидели в комнате в темноте только при свете горящего камина и молча смотрели на пляшущие языки пламени. Подруга понимала, что произошло нечто из ряда вон выходящее, даже хуже убийства мужа, которого Мария давно не любила и которого мало жалела… Суд оправдал Босуэла, правда, по городу расклеены обвинительные плакаты и во множестве разбросаны листовки, открыто говорящие о причастности к убийству Босуэла и самой королевы. Но Мэри нутром чувствовала, что вовсе не это беспокоит подругу. Уж слишком перекошенным было лицо у бедняги. Его просто свело от усилий изобразить приветливую улыбку.
А Мария вдруг начала… тихонько смеяться, потом смех стал громче и в конце концов перешел в настоящий хохот! Вглядевшись в лицо королевы, Мэри подошла к шкафу, достала оттуда два бокала и красивый хрустальный сосуд с вином. Налив почти полный бокал, она молча протянула королеве. Та взяла, отхлебнула глоток, потом другой, а потом залпом допила все! Последовали несколько судорожных хихиканий, и бедняга вдруг разразилась теперь уже рыданиями.
Она плакала долго и горько, но Мэри не утешала, не успокаивала, она понимала, что Марии, столько времени державшей в себе что-то страшное, нужно просто выреветься, чтобы полегчало.
Вволю поплакав, Мария наконец звучно хлюпнула носом и притихла.
– А теперь расскажи все как есть…
Свой недлинный рассказ Мария закончила вопросом: что делать?
– Босуэл прав, хотя я его и не люблю, но он прав. Кроме как срочно пожениться, а потом разыграть преждевременное рождение ребенка, выхода у тебя нет.
– Но кто же мне позволит выйти за него замуж?!
– Надо что-то придумать. Я поговорю с графом. И чего тебе вздумалось с ним связываться? Был бы красавец, а то ведь так…
– У меня был красавец! – огрызнулась Мария.
– И чего тебе так не везет с мужчинами? То хилый, то дурной, то теперь вот преступник…
– Кто преступник?! Думай, что говоришь!
– Мэри, – заглянула в лицо подруги Сетон, – скажи честно, ты сама веришь, что это не он взорвал твоего Дарнлея?
Мария вздохнула:
– Я просила сказать откровенно, клянется, что нет. Но сама посуди, к чему ему убивать Дарнлея, да еще так?
– Я тоже об этом думала, уж очень все странно. Ведь ты тоже могла пострадать? И чем ему мешал Дарнлей? Он знал о твоей беременности?
– Кто, Дарнлей?
– Нет, Босуэл.
– Узнал только сегодня, я сама надеялась, что нет.
Мэри решительно поговорила с графом на следующее же утро, и к тому времени, когда Мария проснулась (а просыпалась она поздно), Сетон уже пришла с сообщением:
