— Ты! Иди-ка сюда.
— Натянуть? — почему-то поинтересовался бродяга, вчера представившийся Улиссом.
— Стой рядом, а с луком я справлюсь сама.
Обомлевшие женихи смотрели, как царица погладила лук и… Акилина был готов к выстрелу!
Мужчины загалдели, а Одиссей восхищенно цокнул языком. Ай да Пенелопа!
Но это оказалось не все, царица спокойно вытащила из полного колчана стрелу, почему-то тихо усмехнувшись:
— Осталось сто восемь…
Стрела легла на свое место… В полной тишине раздалось теньканье, короткий свист, и, пройдя через все двенадцать колец, но не задев ни одно, пущенная рукой Пенелопы стрела вонзилась в щит! Еще несколько мгновений висела все та же тишина, взорвавшаяся единодушным воплем! Женихи бросились к щиту и кольцам — убедиться, что не спят, что женщина не просто сумела надеть тетиву лука, с которым не справились мужчины, но и точно послала саму стрелу.
Одиссей повернулся к жене:
— Когда ты успела поладить с Акилиной?
Та коротко бросила:
— Хватило времени…
В следующее мгновение восторженные вопли женихов смолкли, потому что двери, ведущие в мегарон с улицы, вдруг с грохотом закрылись одна за другой, а сама Пенелопа, схватив за руку бродягу, метнулась по лестнице наверх.
Подняв головы, женихи увидели, что Пенелопа снова достала стрелу.
— Убей их, Одиссей!
— Одиссей?!
— Да, это я! — Бродяга сбросил с головы лохмотья, и все увидели, что рядом с Пенелопой действительно стоит царь Итаки, отсутствовавший двадцать лет! Постаревший, поседевший, обрюзгший, но это был их некогда рыжий Одиссей.
— Убей их! — Пенелопа протягивала мужу Акилину.
— За что? — это спросили одновременно сам Одиссей и Антиной, начавший осторожно двигаться в сторону лестницы.
— За что, царица?
— Стой где стоишь, Антиной, твоя очередь придет.
Кто-то взвыл:
— Сумасшедшая баба…
— Одиссей, ты будешь стрелять или это сделаю я сама?
Раздались крики:
— Одиссей, угомони жену!
— Забери у нее лук…
Все крики перекрыл голос Пенелопы:
— За что?! За то, что за все двадцать лет никто не пришел мне на помощь, даже когда она была очень нужна!
Теньканье тетивы и первая жертва схватилась за горло, упала, заливая пол кровью.
Снова крики и голос Пенелопы:
— За то, что меня продавали и продавали и никто не заступился!
— За то, что пять лет я не знала покоя!
— За то, что три года не знала сна, распуская по ночам сделанное днем!
— Что я, лучшая ткачиха Эллады, портила свою работу!
— Что вы пять лет жрали, пили, спали, насиловали рабынь!
— За то, что я столько лет была вашей заложницей!
Снизу вдруг раздался голос Антиноя:
— А может, за то, что мы спали с тобой?
— А это тебе, любитель покупать мои секреты у продажных рабынь, расплачиваясь своими браслетами!
Но Антиной не зря приглядывался, он успел прикрыться скамьей и потому остался жив, стрела лишь поранила руку.
— Зря я оставила жизнь блевавшему, посиневшему, вытащенному из воды мальчишке, нужно было позволить утонуть! — Защититься от второй стрелы Антиной уже не успел, она пригвоздила красавца к стене.
Нашлись те, кто умолял о прощении, клялся, что вовсе не собирался жениться, что вернет все съеденное и выпитое, что возместит любой ущерб, выкупит любую изнасилованную рабыню…
Пенелопа вдруг почувствовала, что страшно устала. Вся ярость, ненависть, отчаянье, обида, скопленные годами, выплеснулись в виде метких выстрелов, обернулись побоищем женихов. Она расстреляла почти всех, Одиссей даже не рискнул мешать. Такой ярости он еще не видел, казалось, возрази он хоть словом, и так же будет нанизан на стрелу, точно жук.
Но после Антиноя Пенелопа выдохлась, она отбросила лук, в котором еще были стрелы, и, ни на кого не глядя, отправилась в спальню. Она не выходила оттуда до вечера.
Оставшиеся в живых женихи на коленях умоляли Одиссея пощадить, тот махнул рукой. Зато жестоко наказал служанок, в первую очередь предательницу Меланфо.
— Эвриклея, о чем говорил Антиной?
— Запало в душу? Не слушай, Одиссей, никаких наговоров на свою жену, Пенелопа была верна.
— А что за спасение на море?
— Это в Акарнании, Антиной за ней подглядывал, когда купалась, а потом стал тонуть, пришлось вытаскивать. Он еще мальчишкой был…
— Ты ничего не путаешь, при чем здесь Акарнания, как Пенелопа могла там купаться?
— И… Одиссей, ты многого не знаешь… Икарий давно в Акарнании живет, из Спарты изгнан, Пенелопа с Телемахом туда плавала, а чтобы здесь Евпейт власть не взял, Антиноя с собой прихватила.
Служанки отмывали мегарон, натирали стены песком, меняли подстилку на полу, драили перила и ступени лестницы… выносили сломанную мебель, меняли светильники…
Пенелопа вышла только к вечеру, бледная как мел, с синяками вокруг глаз. Оглядела уже чистый мегарон и тихо попросила:
— Пойдем к Лаэрту?
Одиссей согласился. Отправились к Лаэрту в его домик с садиком.
Лаэртида поразило то, как отчужденно держался Телемах, сын и мать избегали встречаться глазами, словно знали какую-то постыдную тайну. В голове Одиссея зароились ненужные мысли… Откуда ему знать, что однажды, еще ребенком, Телемах спросил: может ли она убить человека?
— Могу, если придется защищать свою или твою жизнь.
— А много людей?
— Тоже, если не будет другого выхода.
— А если будет, не убьешь?
— Нет.
Расстреляв женихов, Пенелопа встретилась глазами с сыном, он словно спрашивал:
«У тебя не было выбора?»
Как объяснить, что не женихов она расстреливала, а все то, что год за годом превращало ее жизнь в кошмар, делало ее саму покорной внешне, но звенящей тетивой внутри. Эта тетива когда-то должна была либо лопнуть, либо выстрелить. Появись Одиссей немного раньше или хотя бы признайся, что это он, бойни можно бы избежать, но царь Итаки не ожидал действий от жены, а она сорвалась.
Если бы Пенелопу спросили, жалеет ли о расстреле ненавистных женихов, ответила бы, что нет. Но вспоминать тоже не хотела.
Они не знали, как начать, просто не знали. Двадцать лет… Это безумно много, даже если ждешь каждый день, особенно если ждешь каждый день.
Как же давно, как безумно давно была их первая ночь!
