И вот тогда я чуть не убил мистера Карлсона. Помню как
сейчас, было третье марта. Шел дождь, и остатки снега превращались в грязные
лужи слякоти, хлюпающие под ногами. Думаю, не надо особо подробно описывать
происшествие, все вы были его свидетелями. Ключ был у меня в кармане. Мистер
Карлсон вызвал меня к доске. Я терпеть не мог отвечать ему урок, потому что,
слабо разбираясь в его предметах, ощущал себя кретином. Всегда, как он называл
мою фамилию, меня бросало в пот.
Не помню точно, чего он от меня хотел в тот раз. Кажется,
речь шла о наклонной плоскости, будь она проклята. Помню, с какой злобой я
думал тогда об этой чертовой плоскости и об этом негодяе, которому доставляло
удовольствие делать из меня посмешище перед всем классом. Он спрашивал меня,
знаю ли я, сколько будет дважды два, и знаком ли я с делением столбиком, и
называл меня «наш юный гений». Когда он в третий раз произнес: «Это
замечательно, Чарли! Замечательно! Прелестно!», он был похож на Дикки Кейбла. Тот
же голос, те же интонации. Голос был так похож, что я невольно оглянулся по
сторонам. Так похож, что рука моя невольно потянулась к заднему карману брюк,
где лежал ключ. Желудок сжался в комок. Я боялся, что не удержу в себе
сегодняшний завтрак, и крепче сжал челюсти. Ключ упал на пол, громко звякнув.
Мистер Карлсон удивленно взглянул на него:
— Это еще что?
И он протянул руку.
— Не трогайте, — быстро сказал я, наклонился и поднял ключ.
— Дай-ка мне сюда эту штуку, Чарли.
Мистер Карлсон протянул руку.
Я разрывался на части. Такое ощущение, будто бежишь
одновременно во все стороны. Какая-то часть меня кричала — не слышно для
окружающих, но вполне реально. Кричала, как испуганный ребенок в темной
комнате.
— Нет, — ответил я.
Все смотрели на меня в этот момент. Наступила тишина.
— Тебе придется выбирать, отдашь мне или мистеру Денверу.
Затем со мной произошла забавная вещь. Наверное, в каждом из
нас есть такая невидимая линия, отделяющая одну часть сознания от другой. Как
линия, отделяющая освещенную половину планеты от темной. Кажется, это
называется терминатор. Очень хорошее слово. Я вдруг неожиданно для себя пересек
эту линию. Только что желудок мой выворачивался наизнанку, а щеки горели, и вот
я стал абсолютно спокоен.
— Хорошо, сейчас Вы получите то, что хотите, — я медленно
поднял ключ, как бы примериваясь, — сейчас, я прикину, куда Вы его получите.
Мистер Карлсон вытаращился сквозь свои огромные очки и
поджал губы. Он был сейчас более чем когда-либо похож на клопа. Эта мысль
вызвала у меня улыбку. Я опустил ключ.
— Хорошо, Чарли, — сказал он, — дай сюда эту штуку и иди к
директору. Я подойду туда после урока.
— Иди в задницу, — ответил я и взмахнул ключом.
Ключ ударился о матовую поверхность доски. Полетели
крошечные кусочки черной пластмассы и известковая пыль от мела. Мистер Карлсон
вздрогнул, будто я нанес повреждения его любимой мамочке. Это было для меня
открытием. Я снова ударил по доске. И снова.
— Чарли!
Что-то весело напевая себе под нос, уже не помню что, я
продолжал молотить по доске. Мистер Карлсон вздрагивал и подпрыгивал. Глядя на
его прыжки, я чувствовал себя все лучше и лучше. Трансакционный анализ, дети
мои.
— Чарли, я вижу, ты…
Я повернулся к нему спиной и стал бить ключом по выступу для
мела. В доске уже была порядочная дыра. Куски мела упали на пол, подняв облако
белой и желтой пыли. В этот момент мистер Карлсон попробовал схватить меня за
руку.
Я повернулся и заехал ключом ему по голове. Всего один раз.
Но было море крови, он упал на пол, очки отлетели на несколько шагов в сторону.
Возможно, именно это разрушило все очарование: вид его очков, валяющихся на
перепачканном мелом полу, и его ставшее вдруг голым и беззащитным лицо.
Похожее на лицо спящего человека, только залитое кровью. Я
бросил ключ на пол и, не оборачиваясь, вышел из класса. Я пошел в директорскую
и рассказал, что произошло.
Джерри Кессерлинг усадил меня в патрульную машину, а мистера
Карлсона отправили в центральный госпиталь, где рентген показал у него перелом
черепа. Я впоследствии узнал, что из его мозга вытащили четыре кусочка лобной
кости. И еще хорошо, что все закончилось именно так.
Потом были переговоры. Бесконечные переговоры со старым
добрым Томом, с Доном Грейсом, с моим отцом и со всеми перечисленными лицами во
всевозможных комбинациях. Кажется, единственный человек, кто не принимал
участие в решении моей судьбы, был наш сторож мистер Фазио.
Отец сохранял восхитительное спокойствие. Мама постоянно
принимала транквилизаторы, но ему все это было ни к чему. Он все время
оставался холоден как лед, и лишь по задумчивым взглядам, которые он иногда
бросал на меня, я понимал, что меня ожидает серьезный разговор с ним наедине.
Этот человек мог задушить меня голыми руками, сохраняя все то же бесстрастное
выражение лица.
Были длинные и трогательные извинения, которые не без
удовольствия выслушивали забинтованный мистер Карлсон и его жена, дама с
каменным лицом: «…Чудовищный проступок… Я не помнил себя… Не знаю, как выразить
свое сожаление…» Передо мной, правда, никто не извинялся за то, что я был
выставлен круглым идиотом и стоял пол-урока, потея и пытаясь сдержать тошноту.
Глупо было ожидать таких извинений, как и извинений от Дика Кейбла или Даны
Коллет.
Я провел пять часов в камере, пока отец и бьющаяся в
истерике мама («Почему ты сделал это, Чарли? Почему? Почему?») приходили к
соглашению с полицейскими, вносили деньги в залог, договаривались с мистером
Карлсоном… Но с его женой найти общий язык не удалось, она продолжала
настаивать на том, чтобы мне дали как минимум десять лет.
По дороге домой отец бросил мне сквозь стиснутые зубы, что я
должен буду зайти в гараж, как только переоденусь.
Пока я натягивал джинсы и старую рубашку, я не переставал
думать об этом приглашении. Мне хотелось, как это обычно бывает в таких
случаях, выйти на дорогу и уехать куда-нибудь подальше. Но сейчас что-то во мне
отчетливо протестовало. Я был приглашен, и я должен пойти.
В конце концов, нам действительно есть что сказать друг
другу.
Итак, я пошел в гараж.
Там пахло плесенью, машинным маслом, но чистота была
необыкновенная. Папочка занимался этим сам. Гараж был его местом, в нем было
все необходимое и ничего лишнего. К стене была прислонена косилка. На прочно
вбитых в стену гвоздях аккуратными рядами были развешаны инструменты для ухода
за садом и лужайкой. Шляпки гвоздей образовывали идеальную прямую.
Аккуратность, граничащая с идиотизмом. Тачка стояла в углу, а рядом лежали
тщательно перевязанные бечевкой пачки старых журналов: «Аргози», «Блюбук»,
«Тру», «Сэтэдэй Ивнинг Пост».
