Правда, покуда все сбывалось. Его вылазка в заброшенное имение – если, конечно, он все же решится – немногим опаснее любой разведки. Кутепов – и тот похвалит. Штабная крыса, не побоявшаяся провести рекогносцировку… И то, что ночью, – тоже правильно. Не днем же гарцевать на виду у красных разъездов! Даже если все происходящее – просто последствие контузии, он разведает обстановку, а заодно поглядит, не осталось ли чего-нибудь интересного в заброшенном имении…
Ехать следовало завтра, как стемнеет. Никакой возможности связаться с краснопузым Косухиным у Ростислава не оставалось. Вновь вспомнились слова странного приказа. «Позови его ночью – он придет». Ночь оставалась единственная – эта. Как он может позвать Степана? Выйти на ближайший курган и во всю глотку воззвать к командиру 256-го полка, назначая рандеву в Безбаховке?
Арцеулов представил себя на кургане, орущего в ночной тьме, и ему стало смешно. Можно еще открыть огонь из трехлинейки – азбукой Морзе. Правда, краснопузый с его четырьмя классами азбуки Морзе наверняка не знает…
Наконец пришел сон. Что-то странное виделось Ростиславу: серые силуэты в отсветах луны, пустая зала с косо висевшими старинными портретами. И тут перед ним встал Косухин – в окровавленном разорванном френче: неживые глаза смотрели пристально, не мигая…
Ростислав проснулся, перевел дух и закурил. Вокруг царила ночь, издали доносилось лошадиное ржание, а где-то совсем далеко короткими очередями строчил пулемет.
Он должен позвать Степана. Позвать, пока не кончилась ночь. До Косухина не докричишься, не пошлешь телеграмму. Но старик почему-то верил, что это возможно. Ростислав вспомнил пещеру возле Челкеля, серебряную чашу… Сома дэви…
Ростислав уже не удивлялся, что легко понимает незнакомую речь. Надо лишь сконцентрировать внимание, и слова сами собой становились понятными. Но, может, он способен на большее? «Позови его ночью…»
Ростислав лег на спину, закрыл глаза и представил себе лицо Косухина, каким запомнил его в последний раз, – злое, недовольное и одновременно растерянное. Нет, не так: сейчас; когда нет боев, красный командир, наверное, спит…
Воображение нарисовало лицо Степана с закрытыми глазами, чуть улыбающееся (во сне краснопузый почему-то всегда улыбался). А теперь… Ростислав представил, как мысленно переносится туда сквозь черную ночь. Он сейчас рядом со Степой. Он должен в это поверить – хотя бы на минуту.
– Степан! – он произнес это мысленно, про себя, а затем повторил вслух. – Степан, проснись!
Во сне он мог не говорить краснопузому «вы».
Лицо спящего не изменилось, и на миг Арцеулов ощутил всю нелепость совершаемого. Но привычка доводить все до конца пересилила:
– Косухин! Хватит спать!
Сонная улыбка исчезла, веки дрогнули, на Ростислава взглянули одурелые глаза. Губы шевельнулись.
– Ты… ты чего?
Внезапно, без всякого на то основания, Арцеулову увиделось, что Степина рука сложилась в щепоть: краснопузый явно собирался перекреститься.
– Да ты же атеист! Вот чудила!
Рука, коснувшись лба, дрогнула, почудились далекие еле слышные слова:
– Ты что, Слава? Ты это… умер, да?
Арцеулову стало страшно. Если это игра воображения, то выходит слишком реально. Впрочем, можно проверить.
– Почему ты спрашивал о перстне?
– Да… это… У Берга такой же… Только там нет змейки, а голова, как ее, чердынь, Горгоны…
И тут Ростислав сообразил, что это уже не шутки. Он заторопился:
– Степан, завтра к одиннадцати вечера приезжай в Безбаховку. Я там буду один. Ты мне нужен, понял?
Лицо Косухина вдруг стало расплываться, но слух уловил далекое:
– Да ты, беляк, сначала скажи, ты жив?
Интересно, как Степа воспринимал его самого? Если, конечно, все виденное не результат разгулявшегося воображения.
– Я жив. Помнишь старика в пещере? Приезжай…
Внезапно в глазах вспыхнул белый огонь, и все исчезло. Ростислав перевел дух и взглянул на бесстрастно мерцавшие звезды. В голове пульсировала кровь, в ушах шумело, и Арцеулов понял, сколько сил стоил ему этот воображаемый разговор. Что ж, он попытался. Ростислав грустно улыбнулся: как просто было бы жить, умей люди разговаривать вот так, сквозь черную ночную пустоту. Интересно, почему воображение подсказало ему какую-то голову Горгоны?..
Весь день Арцеулов был на позициях. Конечно, ударь большевики в этот день, защитникам Белозерки пришлось бы туго. Но бывший поручик Уборевич медлил, и срочно переброшенные батальоны резерва сумели перекрыть наиболее опасные участки. Правда, конницы у красных было по-прежнему больше, да еще где-то поблизости крутился Махно. На махновцев управы не было, с ними в белой армии умел управляться лишь генерал Слащев, да и то при трехкратном превосходстве сил…
Похоже, полковник оценил энергию присланного к нему штабника, поскольку пригласил Арцеулова к ужину, а узнав, что перед ним не просто офицер по особым поручениям, а «первопоходчик», стал смотреть на Ростислава совсем иначе. Тосты следовали за тостами, и Арцеулову приходилось прилагать героические усилия, чтобы не пить.
В начале одиннадцатого он распрощался, сославшись на усталость. Конь был уже готов, к седлу приторочен карабин, а в вещевом мешке припасены две бомбы. Можно ехать…
Пароль Ростислав знал, и посты пропустили его беспрепятственно. Выехав за околицу, он в последний раз взглянул на карту. Маршрут он запомнил и теперь решил поспешить. Ориентироваться было нетрудно (язык созвездий он выучил еще в детстве), к тому же над горизонтом вставала огромная красноватая луна. Полнолуние…
…В степи было свежо. Резкий крик ночных птиц нарушал тишину, а откуда-то с запада, со стороны Токмака, доносились дальние отзвуки канонады. Но здесь было спокойно, белый в яблоках конь ровно перебирал точеными ногами, и уже через час на горизонте, вынырнув из-за высокого кургана, появилось небольшое темное пятно. Мертвенный свет луны высветил острые вершины тополей, густые кроны старинного парка и серые контуры утонувшего среди деревьев дома. Ростислав был у цели.
По дороге ему встретились черные остовы деревянных строений. Что-то здесь горело, но горело давно, и на пепелище успела вырасти трава. Наверно, это и был конный завод старого графа, уничтоженный еще в начале Смуты. Арцеулов невольно насторожился, но никто – ни человек, ни тень – не потревожили его в пути. Кованные ворота усадьбы были сорваны с петель, когда-то роскошная аллея темнела рядами уродливых пней. Парк погиб, вырубленный и сожженный. Чуть в стороне Арцеулов заметил небольшую часовню. Не удержавшись, он подъехал ближе: лунный свет сквозь выбитые окна падал на сорванные могильные плиты – все, что осталось от усыпальницы Вейсбахов…
Возле самого крыльца Ростислав спешился и неторопливо двинулся вперед, держа коня на поводу. Он не опоздал было около одиннадцати. Успей он связаться с Косухиным наяву, а не в воображении, краснопузый уже ждал бы – либо прислал бы сюда пару взводов для поимки опасного врага трудового народа. Черные выбитые окна дома молчали, в саду Ростислав не заметил ни души, но он по опыту знал, как обманчива эта тишина. Арцеулов не волновался. Будь здесь красноармейский разъезд или махновская засада, ему все равно не уйти.
