…Ростислав отложил подшивку и несколько минут сидел, не открывая уставших от чтения глаз. Итак, Степан жив. Газета сказала ему и другое: краснопузому пока ничего не грозит, – иначе бойкие писаки не стали бы прославлять зазнавшегося «красного орла» на всю Совдепию. Итак, Косухин жив, и его оставили в покое. Большего покуда и не требовалось.
Арцеулов дал телеграмму в Париж Валюженичу, сообщив, что пробудет в Варне еще несколько дней. Ответ пришел быстро, но телеграмма была не от Тэда. Шарль Карно, о котором Ростислав знал из письма Валюженича и рассказов Степы, изъявил готовность немедленно приехать, а заодно сообщил свой адрес. Тэда в Париже не было: американец отправился на летние вакации в Абердин, к своему уважаемому родителю…
На следующее утро Арцеулов отправился в ближайший фотосалон. Потемневшие дощечки с непонятными знаками были с собой: Ростислав предпочел не расставаться с ними. В фотосалоне удивились, но все же выполнили заказ. Фотографии вместе с тщательно упакованными стеклянными негативами он отослал в Париж. К посылке прилагалось письмо для Тэда: Арцеулов просил в течение года не распечатывать пакет. Если до августа 21-го он не появится в Париже, Валюженич вправе поступить с наследством по своему усмотрению. Дотошный Ростислав написал коротенькую справку, указав адрес находки и фамилию владельца – старого Вейсбаха. Велик соблазн был просто отправить Тэду оригиналы, избавившись на время от беспокойств за свою находку. Но, подумав, Ростислав не решился. Почта могла что-то напутать, к тому же, таблички доверены именно ему…
За день до отплытия в Крым он получил еще одну телеграмму. Карно извещал о получении посылки, желал скорейшей демобилизации и передавал поклон от Натальи Федоровны Берг. Арцеулов знал: Наташа не помнит его. Девушке о Ростиславе рассказали, и заочный поклон был лишь данью вежливости. Но все же на душе стало легче: Наташа жива и – в безопасности…
Пожелание скорейшей демобилизации немного задело. Он слыхал подобное не в первый раз. В Варне было достаточно его благоразумных соотечественников, избравших горькую, но безопасную долю эмигрантов. Конечно, незнакомый ему французский аспирант был по-своему прав. Война шла к концу. Части Русской армии завязли у Каховки, где красный генерал Блюхер жег из огнеметов белые танки; бывший поручик Уборевич удерживал Донбасс, а с севера катились одна за другой свежие красные дивизии. Но о демобилизации думать не просто рано – рассуждать о подобном было стыдно. Ростислав вернулся в Крым, даже не пожелав обсуждать заманчивое предложение – место учителя гимнастики в одной из варненских школ.
В Джанкое его ждало известие, на которое он уже и не надеялся. Виктор Ухтомский сумел добраться на шаланде от самой грузинской границы до Феодосии. Правда, увидеться не удалось: князь тут же уехал на фронт, в дивизию Антошки Тургула, штурмовавшую в эти дни Каховку. Виктор оставил в штабе короткое письмо, сообщая, что жив-здоров, получил наконец штабс-капитана и заодно представлен к ордену Святого Николая. Письмо кончалось надеждой на скорую встречу – если не в Столице, то в освобожденной Каховке.
Прочитав послание Виктора, Арцеулов невольно улыбнулся. Князь, которому скоро должно было исполниться двадцать, еще придавал значение чинам, орденам и прочей мишуре. Впрочем, Ухтомский происходил из семьи потомственных военных, так что эту странность вполне можно понять. Сам Арцеулов тоже умудрился получить орден Св.Николая – маленький крест из серого железа на Георгиевской ленте. Барон наградил его за Александровск: Антошка все-таки не удержался, чтобы не подать рапорт.
Он надеялся съездить в Дроздовскую дивизию в первых числах сентября. Повод был: под Каховкой вновь разгорелись безнадежные бои. Барон, узнав в чем дело, обещал отправить его к Тургулу пятого, но уже третьего сентября Антошка сообщил по «Бодо», что штабс-капитан Ухтомский пропал без вести во время ночного боя на окраине города…
…В этот вечер, впервые за много недель, Ростислав напился. Вернее, он попытался, но голова оставалась ясной, только в ушах шумело, и откуда-то издалека доносились знакомые слова…
«…Меня ты не найдешь. Тебе скажут, что я пропал без вести под Каховкой. Это будет через полгода…»
Давний сон сбылся. Виктора больше нет. Что такое «пропасть без вести» в ночном бою, Арцеулов знал. Впрочем, даже попади Ухтомский в плен, шансов у потомка древнего рода мало – разве что возможность самому выбрать подходящую стенку.
Тогда, во сне, он услыхал и другое: Виктор обещал встречу – очень нескоро. Да, они встретятся, если там, куда им всем предстоит попасть, за светящимся золотистым туманом, они смогут узнать друг друга…
Теперь не осталось никого. Молодые офицеры, спешившие в ноябре проклятого 17-го в Ростов под знамена Алексеева и Корнилова, выполнили свой долг до конца. Уцелел лишь он, бесполезный инвалид, которому предсказаны долгие бесполезные годы на чужбине. Впрочем, у него тоже был выход. Крымская трагедия шла к финалу, и он обязан доиграть до конца.
И вот, когда конец наступил, когда оставалось выйти к ближайшему красному патрулю и поставить точку, Ростиславу бешено захотелось жить. Логики не было – просто не хотелось умирать. Пусть впереди нет ничего, кроме прозябания под парижскими каштанами – пусть! Он не хотел стынуть здесь, под холодным небом отвергнувшей его родины. Может, Ростислав был просто еще молод. А может, краешком сознания помнил о том, что лежит у него в вещевом мешке и о встрече, которую обещал красному командиру Косухину. Его война не кончилась! Крым сдан, но остались непрочитанными потемневшие таблички, осталась тайна камня – и по прежнему возвышалась среди ледяных гор черная громада Шекар-Гомпа…
Продуктов не было. В последнем бою Арцеулов потерял полевую сумку с бесполезными штабными бумагами и бесценной картой, специально взятой ради подобного форс-мажора. Эвэр-бурэ, подарок командира Джора, уцелел чудом. Перед эвакуацией Ростислав решил освободить место в сумке для бумаг и прикрепил рог к поясу.
Компаса не было, но юг Арцеулов определил быстро. Надо выйти к морю и ждать случая. Перед тем, как продолжить путь, Ростислав сжег документы и забросил в ручей железный крестик с изображением Святого Николая. Погоны он оставил. Покуда он был в форме, сохранялась иллюзия, что Ростислав все еще солдат, и война не кончилась…
Приходилось идти ночами: днем на тропинке легко встретить врага. То и дело рядом гремели выстрелы вероятно, бандиты Пашки Макарова добивали какого-то бедолагу. Оставалось прятаться, часами пережидать в сырых, промозглых ущельях, в заброшенных убежищах для овец, вырубленных в скалах. Несколько раз Ростислав сбивался с пути, кружил, но каждый раз, вновь и вновь, находил дорогу.
В первый день его мучил голод, но потом наступило странное оцепенение. Холод был страшнее: ноябрьские ночи выматывали, а мокрые дрова не позволяли разжечь спасительный костер. И все-таки Ростислав шел. На третий день тропинка вывела к гигантскому склону. Это была Первая Крымская гряда, а за ней – море.
В тот вечер удалось поесть. Встреченные у подножия пастухи без слов поделились скудным ужином. От них удалось узнать, что за горой действительно море. Он находился между Судаком и Алуштой, а на противоположном склоне горы стояла маленькая татарская деревенька, обычно пустовавшая в осенние месяцы. Но сейчас там было людно. Отряд «зеленых» уже третий день навязывал мирным татарам свое непрошеное присутствие.
