– Жалеешь об этом?
– Нет, привык уже. Иногда только так в родную деревню тянет, что сил нет, а последнее время все чаще во сне вижу себя пацаном. Ловлю с друзьями рыбу на озере. Недалеко от моего дома – вернее, дома родителей – озеро было.
– Родители живы?
– Живы. А я для них еще в восемьдесят втором пропал без вести при выполнении интернационального долга… Хорошо, что начальство похоронку не отправило, хоть какую-то надежду отцу с матерью оставило.
– Во время войны в Пакистане был?
– Нет, у Масуда. Я сам, как и было запланировано куратором КГБ, перешел к моджахедам. Сначала определили в лагерь; разбирались долго, кто, откуда, почему дезертировал… Отвечал на вопросы, как учили: мол, еще в институте слишком много болтал о преимуществах жизни за «бугром», уже тогда желая сбежать из Союза. Ну, мне и предложили заграницу в виде воюющего Афганистана… Воевать я не имел ни малейшего желания, а вот листовочку, что разбрасывали возле частей люди Ахмадшаха Масуда, изучил наизусть и, как выпал случай, бежал. Духи расспрашивали, участвовал ли в боях, где, когда. Отвечал правду, знал, что могут проверить. Проверили, поверили. Сначала вызвал один из помощников Масуда, Керим; спросил, не хочу ли я вернуться к своим. Я ответил, что у меня теперь в Союзе нет своих и я бы хотел уехать куда-нибудь на Запад. Керим усмехнулся и сказал, что это еще заслужить надо. И ушел. Меня же в лагерь не вернули, а поместили в здание типа казармы, где таких, как я, было человек десять. Мы между собой почти не общались. Каждый жил мыслями о своем собственном будущем.
Спустя какое-то время меня вызвал чин в банде, а скорее в войске, так будет правильнее – все же Масуд сформировал вполне боеспособную армию. Этот чин, сейчас не помню его имени, подвел меня к одному из пленных, дал в руки пистолет и приказал расстрелять несчастного. Я отказался, за что был брошен в яму. И только потом у меня состоялась встреча с самим Масудом. Он долго расспрашивал о прежней моей жизни, спросил, почему не расстрелял пленного. Ответил прямо: то, что ушел от своих, не означает, что буду убивать их. Масуд остался доволен ответом, а возможно, мне показалось. Он предложил мне должность инструктора – я учился в радиотехническом институте и неплохо знал современные для того времени средства связи. Обещал, что после года службы он предоставит мне право выбора – служить ему и впредь, но уже за приличное вознаграждение, либо через миссию Красного Креста уехать в любую страну мира. Это было то, что надо, и я согласился.
Через год я изъявил желание остаться у душманов. Принял ислам, получил новое имя, документы, женился на молоденькой красивой афганке. К несчастью, наш брак был недолгим – она заболела и умерла. Женился во второй раз – на сестре Лейлы, Алиме, с которой живу и поныне. У нас трое сыновей. За время службы у Масуда постоянно передавал интересующие разведку данные. Но с выходом войск связь с Москвой оборвалась. В Афганистан пришли талибы, мы воевали с ними. Уже в то время я занимал немалый чин в армии Северного альянса. И… стал совладельцем наркозаводов. Построил в Кайзабаде большой дом, он отмечен на моей схеме. Год назад в Кабуле, куда я с семьей выезжал к родственникам жены, со мной встретился представитель уже российской внешней разведки; объявил о том, что мне присвоено звание майора и я должен продолжить работу на российскую разведку, которую как раз интересовали заводы по переработке опиума-сырца.
И буквально месяц назад мне сообщили, что заводы планируется уничтожить совместным российско-американским отрядом особого назначения. Мне приказали оказать отряду всю возможную помощь, но перед американцами не светиться, а поддерживать связь с полковником Крымовым – военным атташе посольства России в Афганистане, – а позднее непосредственно с командиром российской группы спецназа, то есть с тобой. И вот я здесь. Помогаю, чем могу.
– Да-а, – проговорил Тимохин, – представляю, каково тебе было вжиться в новую жизнь.
– Сложно, полковник, но вжился.
– Ты позаботился о семье?
– Конечно. Она уже в Кабуле.
– Надеюсь, во время штурма и сам уедешь отсюда?
– Нет, останусь в Кайзабаде. Но вы не найдете меня.
– Уверен?
– Да.
– А я не уверен. Мои ребята могут выйти на тебя и завалить. Я же не смогу ничего сказать им о тебе.
– Один твой человек уже видит меня.
– Один – и единственный…
– Ничего, вы делайте свое дело, а о себе я позабочусь сам. Мне еще работать здесь.
– На что бы ты обратил внимание при штурме заводов?
– На посты охранения, что расположены на вершинах. Их необходимо снять в первую очередь, и снять бесшумно. Что даже вам будет сделать непросто.
– Почему?
– На перевалы отправляют самых подготовленных воинов. И они действительно опасны. Они профессионалы.
– Что-нибудь придумаем.
– Думайте. Я тоже подумаю, как помочь вам обезвредить верхние посты.
– Как будем поддерживать связь?
Реви-Ревунов указал на радиостанцию Тимохина:
– У тебя «Блик», у меня «КРС-03». Эти станции работают в одном режиме. Моя частота…
– Моя… Позывной «Орион».
– Мой – «Сержант». Вот через станции малого радиуса действия и будем поддерживать связь. Но я не всегда могу говорить, поэтому чаще будешь получать сигнал отсрочки ответа.
– Это ничего, я подожду. У меня еще такой вопрос: ты знал о том, что совсем рядом с заводами оборудуется база дислокации отряда «Марс»?
– До определенного времени – нет.
– А если точнее?
– До того, как на связь со мной вышел Крымов, я ничего не знал о существовании секретной базы. А значит, о ней не знают ни Агаджи Гауни, ни Сайед Халтани, ни кто-либо другой в Кайзабаде и Тари-Пули.
– Но вы должны были слышать рокот вертолета, на котором мы сюда прилетели.
– Здесь, особенно над старым Тарикарским ущельем, довольно часто, но нерегулярно летают американские вертолеты. Залетают и пакистанцы. Последние зачастую используют советские «Ми-8». Так что пролет вертолета над Тарикаром не вызывает подозрения.
– Но в это ущелье могут наведываться люди с заводов…
– Нет. Место базы выбрано весьма удачно. В 1984 году, по-моему, советские войска применили здесь объемные бомбы. Воспламенившийся газ сжег все, что горит. И если ты пройдешь километров десять восточнее Кандаша, то увидишь, как выглядят оплавленные горы. Тогда-то оттуда ушло население, а сам кишлак был разбит штурмовой авиацией. Это ущелье считается у афганцев плохим местом. Я слышал, что кто сюда придет, отсюда не вернется. Так говорят афганцы. Тем более никто не подумает, что уничтожение наркозаводов готовилось в Тарикарском ущелье. Впрочем, кто будет вас искать?
Тимохин погладил подбородок.
– Что? Никому не будет дела до уничтожения предприятий, приносивших огромную прибыль?
