Солнце спряталось за густыми кронами лиственниц, вокруг заструились сиреневые сумерки, и Косухин понял, что пора думать о ночлеге. Подходящую поляну он нашел быстро — она была небольшая, уютная, там лежали два огромных сухих дерева, то ли срубленные, то ли сами рухнувшие еще много лет назад. Деревья лежали удобно — почти рядом. Степа устроился в промежутке между старыми, покрытыми сухим мохом стволами, и, наломав тонких веток, попытался разжечь костер. Получилось плохо. Косухин плеснул остатки спирта из фляги, и костер все-таки разгорелся. Сразу же стало веселее. Степа подкинул в огонь сучья потолще и, привалившись к одной из поваленных лиственниц, сжевал кусок сушеного мяса.
Сразу же захотелось спать. Степа нашел толстую ветку, которая, по его расчетам, должна гореть долго. Он решил вздремнуть на часок, затем проснуться, снова подбросить дров и так продержаться до рассвета. Правда, костер грел плохо, жар уходил к холодному звездному небу. Приходилось то и дело подсаживаться прямо к огню, чтобы согреть хотя бы кончики пальцев.
В конце концов, он укутался в полушубок, сунул руки в карманы и, надвинув шапку на самый нос, задремал. Сон накатил волной, почти мгновенно, Степа лишь успел подумать, сумеет ли проснуться, чтобы вовремя подкинуть дров…
Когда он открыл глаза, то на поляне было светло. Степан удивился, но понял: взошла луна. В ее свете тени стали резкими, а снег начал мерцать маленькими разноцветными искорками. Костер погас, только несколько угольков дотлевали среди серой золы.
«Странно, — подумал Косухин. — Вроде и не холодно. Надо бы дровишек…»
Он легко вскочил, поразившись тому, что тело потеряло вес. Косухин сделал несколько шагов по чистому светящемуся снегу, и вдруг застыл. Повернувшись, он шагнул еще раз — вновь замер: валенки не оставляли следов. Казалось, он скользит по тонкому насту, невесомый, словно сизый дымок от догорающих углей.
«Вот-те на… А может, мне это все снится, чердынь-калуга?» — растерянно мелькнуло в сознании. Степа осторожно вернулся на место и присел у ствола.
Он попытался ощупать себя и даже ущипнуть, но понял, что не чувствует своего тела. Боли не ощущалось, стало тепло, дневная усталость исчезла без следа, будто ее и не было.
— Видать, сплю, — пробормотал Степа, но эта мысль ничуть не успокоила.
Вдруг он почувствовал, что у костра не один. Кто-то был совсем рядом. Степа не видел тени, даже не слышал дыхания, но чье-то присутствие не вызывало сомнений. Он почему-то не испугался и, не поднимая глаз, понял, кто навестил его этой ночью.
У догоревшего костра сидела женщина в коротком полушубке, подпоясанном офицерским ремнем, и в пушистой меховой шапке. Глаза были устремлены на умирающие угли, она молчала, и Степа не решался подать голоса. Он лишь отметил, что луна поднялась уже высоко, яркий свет заливал поляну, но ни он, ни его молчаливая гостья, не отбрасывала тени.
«Сплю», — успокоил себя Степа, но тут же сообразил, что таких снов не бывает. Во всяком случае, с ним еще ничего подобного не случалось. Косухин кашлянул, пытаясь обратить на себя внимание, но женщина в полушубке по-прежнему смотрела, как тускнеет последний уголек.
Наконец, он погас, и гостья медленно подняла голову, взглянув прямо в лицо Степе. Этой ночью она казалась еще красивее, чем в первый раз, когда ее серебристый призрак возник посреди ночной безлюдной улицы.
— Здравствуйте, Степан, — голос прозвучал тихо и ровно, словно доносился откуда-то издалека.
— Ну, здрасьте, — вздохнул Степа. — Вы… кажется, Ксения Арцеулова?
— Мое имя вам назвал Венцлав? — губы женщины чуть дрогнули, а глаза загорелись недобрым огнем. — Вы все-таки не послушались меня, Косухин! Венцлав губит всех — и тех, кто ему служит тоже…
— Что? — дернулся Степа. — Но… чердынь-калуга, я же сплю! Вы мне снитесь!
Женщина медленно покачала головой, и Косухин испугался по-настоящему.
— Вы умираете, Степан. Костер погас слишком рано. Вы замерзаете, скоро холод дойдет до сердца…
Степа хотел возмутиться, но понял: все это — правда. Он попытался вздохнуть, но сообразил, что сделать этого не может — воздух не проходит в легкие, хотя никакого неудобства от этого не чувствовалось.
— Ну а вы-то зачем здесь? — выговорил, наконец, он. — Вам-то что радость? Полюбоваться пришли?
— Я — сестра милосердия, — так же тихо и почти без всякого выражения ответила Ксения. — Вернее, была… — тут она усмехнулась, но одними губами, глаза оставались спокойными и холодными. — Не знаю почему, но ваши с Ростиславом судьбы как-то связаны. Мне не дано знать, отчего… Но я не хочу, чтобы вы погибли. Я не могу помочь каждому, но вам — мне разрешили…
«Кто?» — подумал Степа, но так и не спросил. Он понял, что этот вопрос останется без ответа.
— Вы по-прежнему хотите убить Ростислава? — женщина спросила об этом так спокойно, что Косухин даже поразился. Вопрос, несмотря на всю невероятность ситуации, его крепко задел.
— Я чего, убийца, чердынь-калуга? — разозлился он. — Ваш Ростислав — вражина! Такие, как он, всю Сибирь кровью залили! Видели бы вы…
— Я видела… Я видела, как белые убивали красных и как красные убивали белых. Когда я была жива, то никак не могла понять, откуда это безумие…
— А теперь — поняли? — зло поинтересовался Косухин.
— Да… Вам это тоже придется понять, Степан. И хорошо, если вы сумеете понять еще здесь, на этой земле. Впрочем, Венцлава вы уже видели…
— А чего — Венцлав, — не особо уверенно возразил Степа. — Ну, ладно, похоже, гад он… Ничего, разберемся! Не я — так другой. И не таких к стенке ставили!
— Его не поставишь к стенке. Вы видели это сами, Косухин. Его смерть — не здесь…
— Он что — бес? — спросил Степа, подумав, что такой вопрос никак не приличествует истинному большевику-атеисту.
— Нет… Когда-то он тоже был человеком. Но не в этом дело, Степан.
— А в чем? — на этот раз вполне серьезно поинтересовался Косухин.
— Вы должны понять это сами. Я думала… Я надеялась, что это сможет сделать Ростислав. Но он один. Вы должны будете ему помочь…
Степа хотел возмутиться, но смолчал. Не объяснять же этой женщине, что революционный долг обязывает его пристрелить ее мужа, как собаку.
— Вот чего, — наконец проговорил он. — Вы, Ксения, меня за зверя не держите. Сидел бы ваш мужа дома… Или шел бы к нам, в рабоче-крестьянскую! Был бы он мне сейчас первый друг-товарищ. В общем, чердынь-калуга, не знаю, чего будет дальше, но если не помру сейчас, все равно этих беляков достану! Бросят оружие — никого не трону. Скажите своему — сдастся, отведу в Иркутск, а там уж — как решат…
— Он не сдастся, — бесстрастно возразила Ксения. — Я не требую от вас никаких обещаний, Степан. На все воля Божья. Знаю лишь, что вы с ним встретитесь… А теперь — вставайте! Откройте глаза! Просыпайтесь, Степан!
