— Сколько их! — удивился Степа, пытаясь подсчитать темные силуэты. — Не меньше роты, чердынь-калуга!
— Странно. Они не двигаются, — заметил полковник. — Может растерялись без этого Венцлава?
— Они ждут, — возразила Берг и вздрогнула. — Вы чувствуете, господа? Что-то происходит…
Все замолчали и прислушались, но в старой церкви ничего не изменилось. Лишь темнота медленно затопляла все вокруг, отчего и без того невеселая обстановка казалась еще более мрачной.
— Не боись, Наташа, — бодро ответил Степа. — Сейчас мы свечи сообразим…
Он зажег несколько уцелевших огарков, огонь осветил темные лики икон, но маленькие островки мерцающего света лишь сгустили навалившуюся мглу. Берг нашла еще один огарок и поставила у изголовья Семирадского, рядом с уже погасшим.
— Хорошо бы продержаться до утра, — ни к кому не обращаясь, проговорил Лебедев.
— Утром могут подойти новые, как говорит господин Богораз, монстры, — возразил Арцеулов. — Да и вряд ли они доставят нам подобное удовольствие…
— Похоже, перстень господина Арцеулова все-таки их сдерживает, — с некоторым интересом заметил Богораз. — Очень, очень любопытно…
— Они хотят нас взять изнутри, — заметила Берг, осторожно оглядываясь. — Господа, неужели вы не чувствуете?
— Да ну, Наташа! — бодро заявил Степа, подходя поближе к девушке. — Отобьемся, чердынь-калуга!
— Спасибо, Косухин, — улыбнулась Берг. — Ну, конечно, с вами я спокойна…
Арцеулов покосился на Степу, но промолчал. Он, конечно, понимал, что Степа говорит вовсе не то, что думает, да и самому ему было невесело. Он вдруг вспомнил совет их странного знакомого Родиона Геннадьевича.
Арцеулов поглядел на неподвижное тело Семирадского, еле видное при слабом свете свечного огарка и вздрогнул. Надо отделить голову от туловища. Но зачем?
Ростислав посмотрел на Лебедева, затем на застывшую рядом с телом профессора девушку, на почти незаметного в темноте Богораза. Нет, он не сможет предложить им такое. Гибель профессора и так была для них трагедией. Правда, оставался еще этот краснопузый…
Арцеулову не хотелось разговаривать со Степой, но он догадывался, что только Косухин может что-то понимать в происходящем. Капитан чуть поморщился и подошел к Степе. Тот удивленно оглянулся.
— Господин Косухин, давайте отойдем в сторону…
Степа молча подчинился. Они шагнули в темный угол и остановились рядом с холодной стеной.
— Господин Косухин, — повторил капитан. — Вы… догадываетесь, что нам грозит?
— Да подожгут нас, чердынь-калуга, — недружелюбно ответил Степа, думавший об этом уже давно.
— Нет, я не об этом. Я имею в виду возможности этих… Нелюдей.
— Не знаю… Пули их, чердынь-калуга, не берут…
— Послушайте, господин красный командир! — резко заметил Ростислав. — Наша жизнь здесь не стоит и гроша, и вы это понимаете не хуже меня. Мне на вас наплевать, вам на меня — тоже. Но здесь ваш брат, госпожа Берг и господин Богораз, который, между прочим, только что спас вам жизнь!
— Ты на сознательность не дави, беляк! — зло бросил Степа. — Я что, чердынь-калуга, совсем дурак, не понимаю, что ли? Только сделать мы ничего не можем…
— О чем вы? — тут же переспросил капитан, чувствуя, что Степа действительно что-то знает.
— Этот Венцлав может мертвяков поднимать, — неохотно проговорил Косухин. — Сам видел…
— Значит, правда… Господин Косухин, мне сказали…
Он не договорил. Внезапно по всей церкви пронесся тихий стон, шедший, казалось, из-под земли. Стены задрожали. Вначале дрожь была мелкой, почти незаметной, но затем послышался треск, заскрипели сдвинутые с места иконы, потом послышался глухой стук — одна из икон, сорвавшись с места, упала на пол.
— Господа, к центру! — скомандовал Лебедев. — Ближе!
Они стали прямо под куполом, держась плечом к плечу. Арцеулов и Степа загородили собой Наташу, стараясь, чтобы девушка была посредине. Церковь продолжала дрожать, но к стуку дерева прибавился какой-то новый звук, похожий на скрежет. Он доносился отовсюду — и сверху, и с боков, но более всего — из-под бревен пола. Казалось, чьи-то гигантские когти скребут из-под земли, пытаясь добраться до людей. Затем послышался стук — кто-то бил в стены, от чего зашатались и начали сходить с мест доски, закрывавшие окна.
— Похоже на землетрясение, — голос полковника оставался спокойным. — Господа, ваши предложения?
— Уходить надо, — бросил Арцеулов. — Лучше уж к этим псам…
— Посмотрите! — рука Берг указывала куда-то в сторону, и вначале никто даже не понял, что случилось. Арцеулов лишь заметил какое-то странное движение там, где лежало тело профессора. Он всмотрелся в темноту — полушубок, которым был накрыт Семирадский, медленно сползал в сторону.
— О Господи! — полковник перекрестился. — Что же это?
Полушубок дернулся и упал. Тело Семирадского билось об пол, мертвые руки упали вдоль тела, закоченевшие пальцы начало сводить судорогой.
— Куда надо стрелять? — шепнул Арцеулов, склонившись к уху Степы.
— В голову, — Косухин сглотнул. — Только не знаю, поможет ли…
Мертвое тело продолжало биться, затем голова дернулась и начала медленно приподниматься. Берг тихо вскрикнула, но сдержалась, закрыв рот рукой. Богораз, растерянно сняв очки, протирал стекла, не очень доверяя собственным глазам. Арцеулов понял, что нужно действовать немедленно.
— Господа! Отойдите ближе к стене, — скомандовал он, доставая револьвер. — Наталья Федоровна, вам лучше отвернуться…
Мертвое тело профессора на миг застыло, затем руки со скрюченными пальцами стали медленно сгибаться в локтях. Мертвец уже не лежал, он полусидел, время от времени подаваясь вперед, словно какая-то неведомая сила поднимала его со смертного ложа.
— Что же это они делают? — прошептал полковник. — Степа, ты что-нибудь понимаешь?
Косухин не ответил. Вспомнилась страшная ночь на старом иркутском кладбище, мертвое лицо генерала Ирмана… Он поднял карабин и нерешительно поглядел на брата.
— Постойте, Косухин, — рука Берг коснулась его плеча. — Может Глеб Иннокентьевич жив… Ведь этого же… такого не бывает…
— К сожалению, бывает, — ответил вместо Степы капитан, вспомнив рассказ о тибетском монастыре. — Отойдите, господа, прошу вас!
Тело профессора уже сидело, затем мертвые руки мощно уперлись в почерневшие бревна пола, и покойник начал, чуть пошатываясь, вставать. На уже успевшем закоченеть лице что-то вздрогнуло, затрепетали посиневшие веки, медленно открылись глаза. Это были не добродушные и всегда ироничные глаза Семирадского — взгляд был тяжел и злобен, как будто кто-то другой смотрел через них на мир.
