Там клубилась тьма, у которой не было ни верха ни низа, по стеклу текла вода, и было просто непонятно, как эти двое могут находить в таком месиве дорогу.
Лебедев оглянулся, увидел непрошеный гостей и мотнул головой. Все было ясно и без слов, но Арцеулов твердо подошел к приборной доске, взял свободный шлем и что-то сказал полковнику.
Степа видел, как брат удивленно поднял брови, затем нахмурился и произнес что-то резкое. Арцеулов вновь заговорил, затем повернулся, кивнул на Степу и снял с пальца перстень. Брат тоже оглянулся, и вдруг его лицо изменилось, на миг смягчившись улыбкой. Полковник успокаивающе кивнул Степе и надел перстень на безымянный палец.
Арцеулов тут же отошел к двери и поманил Степу. Косухин вздохнул и уже собрался было уходить, как вдруг что-то изменилось. Мгла перед колпаком кабины поредела, где-то вверху мелькнул клочок голубого неба, и тут серая завеса разорвалась. Сквозь мокрые стекла кабины стала видна желтая неровная поверхность земли, мелькнуло русло высохшей реки, но это продолжалось не больше минуты. Громадная туча, еще темнее и больше прежней, надвигалась с юга. Ее неровные края шевелились, казалось, она дышала, мерно и глубоко, и этот нечеловеческий ритм таил в себе что-то неведомое и жуткое.
Степа и Арцеулов замерли, глядя на приближавшуюся с каждым мигом темно-серую громаду. Внезапно им показалось, что туча стала прозрачной, как будто засветился экран гигантского синематографа. На этом экране, чуть подсвеченное странным, неземным огнем, стало проступать гигантское лицо, занимая почти полнеба. Обозначились неясные контуры, проступил тонкий брезгливо сжатый рот, резкие скулы и чуть прищуренные бесцветные глаза. Степа и капитан невольно переглянулись — не узнать того, с кем им обоим уже приходилось встречаться, было невозможно.
Косухин взглянул на брата и понял — тот тоже видит. Руки, прежде лежавшие спокойно, теперь впились в штурвал, а вся фигура как бы сжалась, чувствуя неведомую опасность. Богораз откинулся в кресло, закусил губу, а серые глаза, казалось, превратились в щелки.
Страшное лицо росло, теперь оно занимало почти все небо, и вдруг ярко-красные губы призрака дернулись. Не было слышно ни звука, но Косухину показалось, что в голове его медленно начинает звучать хриплый голос, произносящий непонятные слова. Степа скосил глаза на Арцеулова, и заметил, что тот быстро перекрестился. Хриплые слова продолжали звучать, и Косухину почудилось, что он различает что-то странно знакомое:
«Бааль зебуб… бааль зебуб…»
Внезапно захотелось тоже осенить себя крестом, но Степа одолел это недостойное для большевика желание и лишь сердито нахмурился. В ушах раздался злой хриплый смех, и в ту же секунду лицо сгинуло, а на стекла кабины обрушился мокрый шквал. Аэроплан резко кинуло влево, Арцеулов едва удержался на ногах, а Степу бросило на стенку кабины. «Муромец» вновь тряхнуло, и самолет стал заваливаться на левое крыло. Полковник быстро взглянул туда, что-то быстро сказал в шлемофон, и невозмутимое лицо Богораза внезапно стало пепельным. Арцеулов и Косухин невольно поглядели туда же и сквозь мокрую пелену разглядели клубы черного дыма.
— Левый мотор!
Степа вспомнил свой сон и похолодел. Арцеулов, еще не понимавший, что случилось, тоже почувствовал беду. Вновь, уже не в первый раз за время полета, капитан остро осознал свое бессилие. Он, водивший цепи в штыковую, не боявшийся вставать в полный рост на большевистские пулеметы, был теперь бессилен и слаб, как ребенок.
Полковник что-то сказал Богоразу, тот отрицательно покачал головой, но Лебедев, нахмурившись, вновь отдал команду. Студент отстегнул ремень и резко встал. Полковник оглянулся и вновь недвусмысленно кивнул на дверь. «К черту! — подумал Арцеулов. — Не уйду!»
Степа подумал приблизительно то же самое, но Богораз, с неожиданной для его худой фигуры силой, схватил Косухина за плечи и буквально выкинул из кабины. Арцеулов резко пожал плечами и предпочел отступить сам.
В салоне Семен Аскольдович тут же подошел к сжавшейся на койке Берг и показал ей на висевшие рядом ремни. Та быстро кивнула и стала нервными движениями застегивать их на груди. Богораз кивнул в ответ, проверил крепление и повернулся к остальным.
Ни Ростислав, ни Косухин никогда не имели дело с ремнями безопасности, и дело шло туго. Самолет продолжал заваливаться влево, в салоне запахло гарью, а мгла за иллюминаторами стала пузыриться чем-то черным и липким. Студент быстрыми движениями помог обоим справиться с ремнями, после чего ловко проскользнул к своей койке и пристегнулся сам.
— Что случилось? — в наушниках прозвучал взволнованный голос девушки. — Что-то с мотором?
— Что-то с маслом, — скучным голосом ответил Богораз. — Пустяки, Наталья Федоровна…
Ни Степа, ни Арцеулов не стали разуверять Наташу. Девушка быстро взглянула в левый иллюминатор, сквозь который были хорошо видны клочья дыма, и невесело улыбнулась. Косухин хотел сказать что-то ободряющее, но говорить было нечего.
Гул моторов стал другим — неровным, как бы неуверенным. Аэроплан уже не мчал, а полз сквозь липкие тучи.
«Какой уж тут перстень! — невесело подумал Степа. — Гробанемся за милую душу, и костей ворон не соберет…»
Вновь вспомнился странный сон, и тут Косухин внезапно подумал о том, на что вначале не обратил внимания. Ксения сказала, что он спас ее мужа, этого белого гада. Странно, Косухин мог поручиться, что чем-чем, а спасением колчаковских офицеров никогда не занимался.
«Ладно, — решил он. — Мало ли чего причудится! Во сне того и гляди корешем самому Колчаку станешь, чердынь-калуга…»
Между тем самолет дернулся и начал медленно выпрямляться. Тут же к горлу подкатил комок, а в животе стало холодно и пусто.
— Полковник выключил правый мотор, — негромко произнесла Берг, прислушиваясь. — Семен, что там внизу?
— Степь… — неуверенно проговорил Богораз. — Точнее, полупустыня. В общем, ровно, но иногда встречаются скалы…
Косухин вновь вспомнил свой сон — накренившийся «Муромец», ткнувшийся носом в желтую скалу.
— Помоги нам, Господи, — тихо проговорила девушка. — Косухин, помолитесь за меня…
Степа удивленно поднял брови и хотел было сообщить о своем непробиваемом атеизме, но смолчал. Это было бы явно не ко времени.
Самолет вновь закачало, он резко накренился, затем выпрямился. Моторы уже не гудели, а хрипели — неровно и прерывисто. К гулу прибавился свист — «Муромец» падал. Казалось, воздух, до этого столь послушный и гостеприимный, отказывается теперь держать тяжелую ношу.
Степа не удержался и, дотянувшись до иллюминатора, выглянул. Земля была совсем рядом — желтая, неровная, покрытая источенными ветром камнями. Он уже видел это. Косухин закрыл глаза и вдруг подумал о брате. Николай был за штурвалом, и ему нечем помочь…
«Господи! — вдруг прошептал Степа, напрочь забыв про идеи единственного верного на земле учения. — Господи, помоги рабу твоему Николаю! У меня же больше никого нет, Господи!..»
