— Вот это да! Во, чердынь-калуга, никак она! Где ты ее нашел, гражданин Арцеулов?
— Я ее не находил, — стараясь быть спокойным, ответил капитан.
— Ну это ты брось! Как же не находил, когда я ее посеял…
— Вы ее не теряли… — Ростиславу хотелось закричать, схватить краснопузого за горло, но он сдержался. — Вы отдали ее раненому… умирающему офицеру. Он хотел пить… Помните?
Степа задумался.
— Не, — заявил он. — Не помню. Какому еще офицеру? Еще чего…
— Это было на самом берегу Белой. Там была еще женщина в форме прапорщика. Вы сорвали с нее погоны и орден… Георгиевский крест… Вы хотели застрелить раненого, но она упросила вас…
— Да, ерунда! — махнул рукой Косухин. — Какая женщина…
И тут он замолчал. Вспомнилось красивое женское лицо, сверкающий снег, умирающие угли костра… Затем то же лицо — а рядом ткнувшийся в желтую скалу аэроплан, и он сам возле свежей могилы, на которой лежит черный летный шлем… «Вы когда-то спасли Ростислава…» Ксения Арцеулова!
Он испуганно вгляделся в напряженное лицо офицера, но вспомнить так и не смог. Тогда, на Белой, они не выходили из боев две недели, и все смешалось в какой-то страшный кровавый клубок…
— Никак, это ты был, беляк? — выговорил он наконец.
— Вспомнил, краснопузый? — у Арцеулова дернулась щека, он заговорил тихо, почти шепотом. — Вспомнил?
— Нет. Не помню, — спокойно ответил Степа. — Жена-то твоя… Ее Ксенией звали, да?
— Откуда знаешь? — Арцеулов взял себя в руки. — От Венцлава, что ли?
— От Венцлава…
Ростислав кивнул. Выходит, те, кто охотился за ним и за его товарищами, узнали даже это. Узнали и не поленились вести переговоры с Бэйлином, чтобы генерал Мо забрал у него дхарский перстень. Впрочем, это было уже не так важно. Арцеулов попытался вспомнить жуткого монстра, что надвигался на него сквозь кровавое марево. И лицо, которое он успел заметить в минуту просветления. Нет, он не узнавал Косухина. Наверно, и этот краснопузый не запомнил его, не придав значения тому, что оставил флягу с водой умирающему офицеру…
Итак, фляга все-таки вернулась к хозяину. Правда, вернулась не так, как надеялся капитан. Косухина нельзя было пугнуть до полусмерти, а затем одарить шустовским коньяком и отпустить, надавав по шее. Краснопузый Косухин, потомственный дворянин и брат отважного летчика-испытателя Николая Ивановича Лебедева, умрет вместе с ним, Арцеуловым, через несколько часов, перед рассветом…
Вспомнился сон, странный сон, привидевшийся в Нижнеудинске. Тогда Ксения сказала, что ему поможет тот, кто уже сделал ему добро, желая зла. Что ж, в этом сон сбылся. Если бы не краснопузый, едва ли «Мономах» сумел подняться в холодное зимнее небо. Арцеулову внезапно захотелось все рассказать этому парню, которого он уже устал ненавидеть — и про Ксению, и про приказ Верховного, и про то невероятное, что пришлось увидеть. Но он сдержался: ни к чему. Ни ему, ни Степе эти тайны уже не понадобятся…
Они допили коньяк, Арцеулов пытался отдать флягу Степе, но тот отмахнулся и, свернувшись калачиком, лег прямо на холодный пол, решив подремать часок-другой. Ростислав, не желая мешать, сел на освободившийся табурет и стал молча смотреть в окошко, за которым сверкало звездами далекое недоступное небо. Степа что-то бормотал во сне, съеживаясь в комок. Арцеулов снял с плеч полушубок и укрыл красного командира, а сам достал из пачки с драконом папиросину и щелкнул зажигалкой…
…За ними пришли в начале седьмого, когда на востоке только начинало белеть. Степа мгновенно проснулся, удивленно взглянул на полушубок и молча отдал его капитану. Арцеулов накинул одежду на плечи и даже не стал застегивать крючки. Ни он, ни Степа, ни те, кто пришли за ними, не сказали ни слова.
Полигон казался бесконечным, и Степа, несмотря на попытки заставить себя думать о неизбежной победе мировой революции, успел изрядно замерзнуть. О революции, несмотря на все усилия, не думалось. Вспоминался брат, смеющаяся Наташа Берг, трехцветная генеральская кошка и почему-то Семен Богораз. Арцеулов не думал ни о чем — на душе было пусто и черно.
На северном краю полигона, немного в стороне от дороги, по которой они пришли в Челкель, их ждали несколько человек. Среди них Арцеулов сразу же узнал генерала Мо и мрачно усмехнулся.
Генерал подошел к ним, несколько секунд смотрел, не говоря ни слова, затем что-то коротко приказал. Один из конвойных снял шинель и накинул ее на плечи продрогшего Степы.
— Господа, — голос Мо был спокоен и бесстрастен. — В приказе сообщается, что вы должны погибнуть при попытке к бегству. Я не могу нарушить приказ. Единственное, что могу сделать — выполнить его буквально. Эта тропинка ведет к небольшому ущелью. Спрятаться там негде, а сходить с тропы нельзя — мины. У вас есть два часа, затем я пошлю погоню. Если вы верите в Бога Христа или в других богов, может, они помогут вам… Прощайте.
Он резко повернулся и пошел в сторону полигона. Свита потянулась за ним, остались лишь трое конвоиров. Они о чем-то переговаривались между собой, после чего один с нашивками офицера вынул револьвер и лениво кивнул на почти незаметную в темноте тропу.
Несколько минут они ждали выстрелов в спину, но сзади было тихо — генерал Мо держал слово. Метров двести прошли молча, после чего остановились, чтобы перевести дух.
— А вы ведь неверующий, Косухин? — поинтересовался капитан, вспомнив слова китайца.
— Не-а, — Степан явно не уловил иронии. — Неверующий… Ну чего, беляк, прогуляемся напоследок?
— Придется, — кивнул Арцеулов и внезапно протянул Степе руку:
— Меня зовут Ростислав…
— Степан… — Косухин пожал тонкую сильную ладонь капитана, вздохнул и поправил шинель.
— Ну чего, пошли, что ли, Ростислав…
Арцеулов кивнул, застегнул полушубок и молча зашагал по тропе. Степан на мгновение задержался, оглянулся на оставшийся за спиной полигон, покачал головой и шагнул следом. Арцеулов шел быстро, и чтобы догнать его, Степе пришлось пробежать несколько метров. Поравнявшись с капитаном, Косухин сбавил ход и пошел рядом, почти плечом к плечу.
…Двое мужчин уходили все дальше и дальше по узкой, терявшейся среди камней и песка тропе, пока не исчезли в предрассветной мгле.
