Да, мама болела. Но ведь ее можно было вылечить. Только сынку все оказывалось не до матери. Бросить бы раньше эту службу и заняться здоровьем мамы, глядишь, жила бы. Но нет! Перед Полухаровым стояла куда более важная задача – защищать интересы всего российского народа. Государства. А что такое государство по своей сути? Это и есть люди. Его мать. Выходит, он не смог выполнить главную задачу, защитить от болезни свою маму. А значит, не защитил и государство. Он не справился с возложенными на него обязанностями, а посему должен уйти со службы. Черт! Как же хреново на душе! А каково будет дома, в одинокой трехкомнатной квартире, еще хранящей запах мамы.
Полухаров почувствовал непреодолимое желание выпить. В холодильнике всегда стояла бутылка водки. Он выпивал по сто граммов, возвращаясь из командировок. Но водку наверняка после похорон или во время них выпили. Так что придется покупать. Да. И побольше! Чтобы нажраться до беспамятства, выбить слезу, заставить себя биться в истерике, чтобы выплеснуть хоть часть жгучей боли наружу. Иначе она сведет его с ума. Да и не сможет он трезвым быть в квартире, которая в одночасье стала для него чужой, даже враждебной, куда вынужден был вернуться. Безо всякого желания. И никуда от этого не деться.
Выбросив окурок в окно, Полухаров рванул машину по улице и тут же попал под радар инспектора ДПС, появившегося здесь, как джинн из кувшина, да еще в такое позднее время. Инспектор сделал отмашку жезлом, приказывая остановиться. Полухаров резко затормозил, приняв вправо, заставив милиционера отскочить к патрульной машине, встал. Наверное, ему следовало бы выйти из салона, извиниться, но Полухаров остался на месте, глядя в зеркало, как из салона патрульной машины появились еще два милиционера и с инспектором, заходя с двух сторон и поправив короткоствольные автоматы, направились к «Фольксвагену» майора. Вскоре прозвучал приказ инспектора:
– Выйти из машины!
Полухаров спросил:
– С какой это радости?
Старшина побагровел:
– Ты что, не понял? Вышел из машины, иначе…
Майор прервал инспектора:
– Что иначе?
– Иначе выбросим тебя из салона.
– Неужели? Смелый ты, однако, в словах, старшина. Один совет, не стоит так вести себя с людьми, кем бы они ни были.
– Ты еще поучи меня!
Инспектор взглянул на напарников:
– Тут урод непонятливый попался. Учим!
Два сержанта подошли вплотную к автомобилю, наставив на Полухарова автоматы, повторив приказ старшины:
– А ну живо из машины!
Владимир сжал зубы:
– Ну, чего встали? Стреляйте, умники! Посмотрим, на что вы способны.
Патруль растерялся. Еще никто в их практике не вел себя столь спокойно и вызывающе.
Майор резко распахнул дверь, вышел из салона, достал из накладного кармана не сданное еще удостоверение, развернув, сунул его под нос старшины:
– Ознакомься, инспектор!
Тот понял, кого остановил. Козырнул:
– Извините, товарищ майор, я же не знал, что вы офицер спецслужбы!
– В чем причина остановки автомобиля?
– Ну, вы, это, скорость превысили!
– А у тебя радар фиксирует марку и номер проверяемой на скорость машины?
– Нет, но вы один были на улице!
– Так какого черта ты вообще торчишь здесь? Обдираешь обывателей, которые свои права защитить не могут?
– Ну, зачем вы так?
Полухаров ответил встречным вопросом:
– Кто отдал вам распоряжение патрулировать эту улицу?
– Как кто? Начальство, естественно!
– И что, начальство инструктировало вас вот так из засады, спрятав патрульный автомобиль, отлавливать нарушителей правил дорожного движения? И именно здесь? Должность, звание и фамилия вашего начальника.
Старшина проговорил:
– Товарищ майор! Может, не стоит усугублять ситуацию?
– А чего ты испугался, инспектор?
– Вы еще спрашиваете! Думаете, начальство будет разбираться, если на него наедет такая структура, как ваша служба? Да меня сразу же уволят. Безо всякого разбирательства.
– Да, наверняка не будет. И уволит! Кстати, правильно сделает. И не потому, что ты остановил офицера спецслужбы, возможно, вполне оправданно, а потому что ставишь себя выше других людей. Посмотрел бы я, как ты посмел бы остановить джип с крутыми номерами. Но ты и не посмел бы. К чему лишние проблемы? Да что с тобой говорить?! Все равно ни хрена не понимаешь, думаешь лишь о том, как отделаться от меня. Считай отделался на этот раз. Мне сейчас не до тебя. А за превышение скорости штраф заплачу. Сколько там с меня?
Старшина воскликнул:
– Да ладно вам, товарищ майор, какой может быть штраф. Будем считать, вы торопились при исполнении служебных обязанностей.
– Мы не будем ничего считать. Сколько я должен заплатить за превышение скорости?
– Семьдесят рублей!
Полухаров достал деньги, передал старшине:
– Пиши квитанцию.
– Да не надо, товарищ…
– У тебя три минуты!
– Понял!
Уплатив штраф, Полухаров немного успокоился. После остановки повел машину, не нарушая скоростного режима. Заехал в супермаркет. Купил два литра водки, хлеба, колбасы, сосисок. Блок сигарет. Подъехал к дому, где его всегда ждала мама. Она ложилась спать поздно, любила в тиши почитать хорошую книгу. А до проклятого 26 сентября свет в окнах не угасал почти всю ночь. Из-за болезни. Кто знал, что она окажется смертельной. Или врачи все-таки знали, но молчали. Молчали, как генерал? Преследуя какие-то иные, собственные цели? Какие? Не хотели говорить правды, чтобы она не обостряла процесс протекания болезни? Но это врачи могли не сказать матери, но ему-то должны были раскрыть правду? Хотя почему должны? Возможно, они и сами не предполагали, что окажутся бессильными перед болезнью. Но что об этом сейчас… Думай не думай, а маму не вернешь. Придется привыкать жить без нее.
Оставив автомобиль у тротуара, выставив на лобовом стекле пропуск Федеральной службы безопасности, дабы ретивые блюстители правопорядка не оттащили эвакуатором «Пассат» на свою стоянку, и, взяв пакет с продуктами, Владимир направился к дому. Вошел в подъезд, поднялся на второй этаж. Достал ключ, попытался вставить в замочную скважину, но тот неожиданно уперся во что-то. А именно в другой ключ, вставленный изнутри квартиры. Это удивило Полухарова. Дома никого не могло быть. И все же этот кто-то в квартире находился. Интересно, кто? Родственников у Владимира не осталось, а посторонний?..
Из прихожей раздался немного испуганный, но приятный, такой же, как и у покойной матери, грудной женский голос:
