– Кто там?
– Я-то Полухаров, а вот вы кто?
Дверь распахнулась.
Владимир увидел перед собой невысокую, миловидную, лет тридцати женщину в стареньком домашнем халате. Полухаров не знал этой женщины. Она спросила, придерживая на груди отворот халата:
– Владимир Степанович?
– Да, вроде того, но кто вы?
– Я все объясню, вы проходите, проходите, ведь это ваша квартира.
– А я уж подумал, что перепутал этажи.
Майор вошел в прихожую, разулся. Проследовал на кухню, поставил на стол пакет, выложил из него водку, сигареты и продукты. Тут же открыл одну из бутылок, взял с полки стакан, до краев наполнил его. В три глотка выпил, не поморщившись. Закурил, присев за стол. Женщина стояла в коридорчике.
Полухаров указал на стул напротив:
– Устраивайтесь, кажется, нам есть о чем поговорить!
Женщина согласилась:
– Да. Только, если позволите, приберусь на столе немного? А может, вы сначала поужинаете?
– Благодарю. Я сыт!
Женщина положила блок сигарет на подоконник, начатую бутылку оставила на столе, взяв в руки колбасу, спросила:
– Но хоть бутербродов на закуску сделать?
– Не надо!
Она убрала продукты в холодильник. По-прежнему смущаясь и чувствуя себя неуютно, присела на краешек стула, положив руки на стол, сцепив пальцы, которые слегка по-драгивали.
Владимир спросил:
– Так кто вы, очаровательная незнакомка?
– Вам фамилия Строевых о чем-нибудь говорит?
– Строевых? По-моему, в Сосновке, откуда родом была мама, полдеревни Строевых, или я не прав?
– Абсолютно правы! Наши мамы были дружны, а Клавдия Николаевна всегда относилась ко мне, извините, как к дочери. Жалела, иногда даже баловала покупками. Она часто приезжала в Сосновку. Помню, и вы как-то заезжали с ней. Но пробыли в деревне недолго.
Полухаров кивнул:
– Было такое!
Женщина достала платок, ей некуда было девать руки, и она стала теребить его:
– Понимаете, я поздно вышла замуж. Так уж вышло. В девятнадцать лет серьезно заболела, долго лечилась, ну а потом и стара вроде для невесты стала. Ведь в деревне – не в городе. Думала, так и придется одной жить. Но все же посватался один. Мы с ним раньше вместе в одном классе учились, вы постарше были, но я помню вас. Так вот, мы учились в одном классе. И не дружили, и не кадрились, как это тогда называлось. В общем, никаких чувств друг к другу не питали. Он ушел служить в армию. Там натворил что-то, и его посадили в тюрьму. Семь лет отсидел. А как вышел, так ко мне и пришел. Вернее, в наш с родителями дом. И с ходу свататься. Я отказала. А потом родители уговорили. Мол, не сохнуть же одной. А любовь? Стерпится – слюбится. Вышла я за Валеру замуж. Стала Маниной, а через год родила двойню. Валера после родов запил. По-черному, неделями не просыхал…
Слушая монолог женщины, Владимир налил себе еще полстакана. Выпил и тут же закурил очередную сигарету.
Женщина спросила:
– Вам, наверное, не интересно? Да и действительно, зачем вам моя история? Но она объясняет, почему я оказалась сегодня здесь, в вашей квартире.
Владимир ответил:
– Продолжайте. Только имя свое назовите, а то я не знаю, как и обратиться к вам!
– Да, да, конечно! Татьяной меня зовут. Татьяной Петровной Маниной, по мужу, в девичестве Строева. Мы раньше за церковью недалеко от вас в Сосновке жили. Отец мой, дядя Петр, кузнецом работал.
Владимир сказал:
– Не помню! Давно это было, а я рано уехал из села. Но вы продолжайте и не обращайте внимания на то, что пью. Я слушаю вас. А если мешает дым, то откройте окно.
– Нет, не мешает! Ничего не мешает. Так вот после рождения двойняшек запил мой муж. И изменился, не узнать. Словно водка в нем зверя пробудила. Не жизнь пошла, а кошмар сплошной. А тут родители умерли, в один год. Родственников никого, а муж будто с ума сошел. Запил, потом по пьянке загулял с продавщицей из местного магазина, Зинаидой! Она откуда-то из Азии приехала, да так и обосновалась в деревне. Не поверите, но я просила бога, чтобы Валерий ушел к ней! Или хотя бы подольше оставался у любовницы. Потому что, возвращаясь с гулянки, он безо всякой причины бил меня зверски, чем попало и куда попало. Голой выгонял во двор, а сам в тулупе следом. Смеялся, говорил, я из тебя, тварь, жену Карбышева сделаю, сучка блудливая. Это я-то сучка? Я-то блудливая? В общем, жизни не было никакой, но жила, деваться-то некуда. А год назад сына он погубил.
Полухаров вскинул на Татьяну удивленный взгляд:
– В смысле, погубил? Убил?
– Можно сказать, убил. Сереже и Ирине, детям, тогда пять лет было. Продавщица куда-то уехала, Валерка домой вернулся. Стояла зима, но теплая, если помните, снега почти не было, гололед. А муж любил рыбачить. И летом и зимой. Вот и как раз на праздник 8 Марта собрался на речку рыбачить. Не усмотрела я, как он Сережку с собой взял. Зачем? Не знаю. А лед тонкий, ну и провалились они. Валерка, скотина, выплыл, а сыночек…
Женщина промокнула повлажневшие глаза, проговорила:
– …а сыночек так и ушел под лед! Что тогда со мною было? Словами не передать. Если бы не дочь, пошла бы за сыном в реку. Ирина удержала. Не могла я оставить ее этому извергу. Он бы и ее… погубил.
Полухаров допил бутылку. Бросил в мусорное ведро.
– И ты ничего ему не сделала? Извини, что на «ты», но так проще. И меня называй просто Володя или Владимир. Так ты ничего ему не сделала?
– А что я могла сделать? Несчастный случай. В милиции даже дело не завели.
– Но он-то хоть переживал смерть сына? Муженек твой долбаный?
Татьяна то ли печально усмехнулась, то ли вздохнула, что исказило ее красивое, не побитое косметикой, чистое лицо:
– Как же, переживал! Испугался, да, сначала за жизнь собственную, за то, что могут вновь привлечь. Недолго длились эти переживания. Объявилась любовница, и все вернулось на круги своя. Кто бы знал, сколько слез я пролила. А он опять гулял, пьянствовал, приходил домой и избивал меня.
Полухаров зло проговорил:
– Животное! Дикое, хищное животное!
– Ты прав! Но все же мелькнул и в моей жизни лучик света и надежды на лучшую жизнь. Этой весной в Сосновку приезжала ваша, извини, твоя мама. Клавдия Николаевна. Когда узнала о смерти Сереженьки да бесчинствах Валерия, такой разгон ему устроила, прямо на хате любовницы, что муженек хвост свой поджал. А мне тетя Клава сказала – бросай все, бери дочь и приезжай в Москву. К вам. Мол, нечего терпеть, жить надо. А я все не решалась, да и неудобно. А в 20-х числах получила от нее письмо. Оно, к сожалению, не сохранилось, но смысл послания был таков. Клавдия Николаевна сообщала, что больна, что ты практически не бываешь дома, и в конце попросила приехать. Ну, я взяла тот жалкий скарб, что нажила за семейную жизнь, и с Ириной в Москву 26-го числа и приехала.
