Валентина рванулась в блиндаж. Упала на постель, накрывшись одеялом, стараясь глубокими вздохами успокоить дыхание. Ей это не удалось. Поэтому пришлось притворяться проснувшейся, как только начальник поста вошел в укрытие и зажег «летучую мышь». Женщина недовольно и сонно произнесла:
— Ну, что ты, Игорь, как слон в лавке, на самом деле. Разбудил, теперь не усну.
— А тебе и не придется спать.
— Что, под утро в яйцах засвербело? Опять захотелось?
— Вставай, солдата осмотришь!
Валентина изобразила удивление:
— Не поняла, какого солдата?
Взводный чуть не сорвался:
— Какие у нас тут солдаты? Обычного осмотришь! Температура у него, посмотришь, что к чему. Поняла?
— Да я ж ни черта в этом не соображаю.
Жаров наклонился к женщине:
— А тебе и не хера соображать. Просто посмотришь бойца, горло, дыхалку послушаешь. Вставай!
— Но у нас есть санинструктор?
— Вставай, сказал, мать твою! Сначала сама поглядишь на бойца. Чего не ясно?
— Ну, хорошо, встаю, чего орать-то?
— А вы, бляди, без этого ни хера не понимаете!
— Да, конечно! Один ты понятливый!
Губочкина встала:
— Любовное ложе раскидать по кроватям?
— Не надо. Ширмой загороди. Готова?
Валентина быстро облачилась в камуфляж.
— Готова, товарищ старший лейтенант!
— Ну-ну!
Взводный достал обычную армейскую рацию малого радиуса действия:
— Мансур? Веди ко мне своего Казанцева. Да предупреди, чтобы о глюках забыл. О них ни слова, ясно… Вот и хорошо. Жду.
Первым на командный пункт зашел Мансуров, за ним пулеметчик.
Старший лейтенант повернулся к Губочкиной, кивнув на солдата:
— Осмотри его!
Женщина подошла к бойцу. Как он молод, двадцати еще, наверное, нет, глаза большие, красивые. Губочкиной захотелось крикнуть солдату: беги отсюда, дуралей, беги, куда глаза глядят, поднимай шум, ведь тебя убить хотят! Но… не решилась. Она потрогала его лоб. Температура после таблеток снизилась, но лоб оставался горячим, покраснело и горло. Отойдя к столу, Валентина проговорила:
— По-моему, ангина у него начинается. Надо пенициллин колоть. Дня три, не меньше, и постельный режим соблюдать. Со мной такое было. Ничего страшного, но бойцу покой требуется и лечение. Еще воды теплой. Он должен пить ее как можно чаще, лучше с содой! Это все, что я могу сказать. Но лучше вам санинструктора вызвать. Он диагноз официальный поставит. И рецепт на лечение выпишет. Ему и колоть Казанцева.
Взводный подозрительно посмотрел на любовницу:
— А откуда тебе фамилия больного известна? Ведь ты же не общаешься ни с кем из взвода?
— Вы сами его, товарищ старший лейтенант, по фамилии назвали, когда приказали сержанту привести сюда.
— Да?
Жаров взглянул на Мансурова.
Тот кивком головы подтвердил слова Губочкиной.
Взводный приказал заместителю, глянув на часы, привести санинструктора. Валентина знала, для чего посмотрел время Жаров. Ему надо было выждать двадцать минут. Время, необходимое убийце с вражеской стороны выйти на позицию и приготовить оружие к роковому выстрелу. Эх, солдат, солдат! Последние минуты живешь! И ничего сделать нельзя. Так вышло! Не повезло тебе!
Губочкина тяжело вздохнула.
Жаров поинтересовался:
— Чего это ты коровой недоенной вздыхаешь?
Валентина бросила на него злой взгляд:
— Слова подбирай, командир…
«Командир» прозвучало иронически, и это не осталось без внимания Жарова. Он хотел поставить любовницу на место, но не успел: вошли Мансуров с санинструктором, таким же сержантом, правда, срочной службы. Он, как Валентина, осмотрел сослуживца и подтвердил диагноз, поставленный женщиной. Но уже официально, документально оформив болезнь Казанцева в специальном журнале.
Валентина тоже смотрела на время. Двадцать минут истекли. Взводный отпустил инструктора и приказал Мансурову отвести больного в блиндаж, отделив ему место от остального личного состава. Подчеркнув:
— Иди, Оман, первым, а то в темноте боец к ангине еще пару синяков прихватит. Доказывай потом, что его не били. Свободны!
Мансуров и Казанцев покинули блиндаж.
Жаров посмотрел на связистку:
— Убирай ширму, раздевайся и ложись. Но не спать! Жди меня. Что-то я действительно захотел тебя! Не знаешь, почему?
— Не знаю.
— Ты не бурчи, а делай то, что сказано.
— Надо бы о больном в часть сообщить?
— Что, сейчас?
— Так положено по инструкции!
— Плевать на инструкции. Утром доложим. Жди, я скоро вернусь.
Как только Жаров вышел, Валентина бросилась к двери, приоткрыла ее, и услышала:
— Расул! Цель пошла!.. Понял! Я готов!
Тишину ночи разорвал хлесткий выстрел, разноголосым эхом заметавшийся среди склонов многочисленных перевалов и ущелий.
Вышедший вместе с подчиненным на позиции первого отделения сержант Мансуров ждал этого выстрела. И все же вздрогнул, когда тот прозвучал. Присел, прислонившись к каменистой стене хода сообщения. Рядом с простреленной головой упал рядовой Казанцев, забившийся в предсмертных судорогах. А над блокпостом прозвучал звонкий голос взводного:
— Взвод, тревога! Всем на позиции!
Он рванулся к блиндажу и застал сидевшую на постели Валентину.
Та встревоженно спросила:
— Что случилось, Игорь?
— Черт его знает! Похоже, обстрел поста. Быстро матрацы на кровати и к рабочему столу. Продублируй сигнал тревоги по всем отделениям, и будь готова вызвать часть!
Сам старший лейтенант приник к окуляру стереотрубы, имитируя внимательное обследование противоположного склона. Тут же сработала его рация. Он ответил кратко:
— Слушаю!.. Что? Отделение поднял? Поднимай остальных, быстро! Занять позиции согласно боевому расчету!
И обернувшись к Губочкиной, бросил:
— Казанцева снайпер с той стороны снял. Пулей в голову! Вызывай батальон!
Валентина, изумившись, как артистично подонок играет свою роль, начала посылать в эфир:
— Равнина, я — Затвор-21! Как слышите меня, я — Затвор-21, прием!
Оперативный дежурный ответил сразу же:
— Слушаю вас, Затвор-21!
— Я — Затвор-21, вызываю Первого!
— Что случилось, Затвор-21?
