— Лева! Ты бы мог повременить со своим демаршем?
— Почему?
— Я думаю, мы сможем поставить этих ублюдков на место. При этом я решу и собственные проблемы.
— Вы считаете, они перестанут браконьерничать?
— Я не считаю, я уверен в этом! Но если вдруг мои усилия окажутся тщетными, ты всегда успеешь передать компрометирующий материал в соответствующие инстанции. Ведь так?
— Так-то оно так! Но я совсем не знаю вас!
Калинин достал удостоверение.
Гордеев посмотрел документ, вернул владельцу, спросив:
— Так вы, говорите, друг Федора?
— Да!
— Хм!
Натуралист замялся. Видимо, он подозревал, что его обманывают. И неизвестно, какое решение он принял бы, если бы не появился сам Федька.
— Привет отдыхающим! Ну что, Саня, встретился с моим постояльцем?
— Встретился, но вот разговор у нас что-то не получается.
Федор посмотрел на постояльца:
— Ты чего, Лева, это же Саня, друг мой!
— Но, пардон, я же не знал этого.
— Теперь знаешь?
— Да, теперь знаю!
— Так помоги человеку, Лева, боевому офицеру, «афганцу».
Очкарик встал с лавки:
— Да, конечно, теперь, когда я убедился, что вы друг Федора, я передам вам снимки и сам пока ничего не буду предпринимать.
Натуралист прошел в хату.
Александр спросил у Федора:
— А ты чего явился? Работы нет?
— Когда это в колхозе не было работы? Колхоз, как армия, чем бы народ ни занять, лишь бы без дела не сидел. А пришел потому, что предполагал, что Лева может не поверить тебе. Это он с первого взгляда простачок. А на самом деле мужик умный. Даже слишком!
— Ясно!
— Ты Суровикина сегодня же за хобот брать будешь?
— Если отловлю. Чего время тянуть?
— Правильно! А когда к куркулям наведаемся?
Калинин улыбнулся:
— Не терпится размяться?
— И это тоже!
— А вот об этом забудь. По крайней мере до того момента, пока братья сами на меня не кинутся. Вот тогда ты из резерва и выйдешь. Но мы еще обговорим порядок визита на выселки.
Александр забрал снимки, на которых были отчетливо изображены братья Гульбины всей троицей, какой-то мужик — видимо, инспектор рыбнадзора — и сам доблестный участковый Валька Суровикин. Фото были отличного качества, сразу видно — снимал профессионал. Попрощавшись с натуралистом, Калинин пошел в сторону своего дома. И у клуба заметил старшину Суровикина. Тот тоже увидел Александра, расставил руки, будто встречал лучшего друга, воскликнул:
— Саня? А я уж к тебе домой заходил. Меня вчера в деревне не было, приехал утром, услышал про гулянку — и сразу к тебе.
— С чего бы это, Валя?
— Ну как же? Ты у нас один офицер, к тому же боевой. Орденоносец. Да и росли мы вместе.
— Это так. Значит, увидеться захотел?
— Ну!
— Вот и хорошо! Поговорить нам действительно есть о чем. У тебя где кабинет?
— В конторе сельсовета, где ж ему быть? Да и какой, к черту, кабинет, так, комнатенка с камерой на двоих.
Александр предложил:
— Пойдем к тебе! Там и поговорим!
— Может, того? Пузырек оформим?
— Так ты же на службе?
— Э, Сань, какая служба? Начальство мое далеко, так что распорядок дня я устанавливаю себе сам! Так как насчет водочки?
Калинин отказался:
— Нет! Не хочу! Вчера перебрал, сейчас смотреть на нее не могу.
— Ну, как знаешь! Идем! Дорогу-то к сельсовету не забыл?
— Не забыл!
Они прошли в сельсовет. Александр заодно встал на воинский учет. Кабинет у участкового оказался действительно убогим. Комнатушка три на четыре, стол, два стула, лавка вдоль стены, желтые грязные шторы на зарешеченном окне, сейф на тумбочке да дверь с окошками в стене напротив скамейки — камера предварительного заключения. Ржавый амбарный замок на двери говорил о том, что КПЗ давно не пользовались.
Суровикин сел на свое привычное место. Калинин устроился напротив. Участковый поставил перед Александром жестяную банку, приспособленную под пепельницу.
— Ну, рассказывай, герой, как воюется в Афгане?
— Да нет, Валя, это ты мне расскажи, как покрываешь преступления на вверенном тебе участке?
Старшина милиции поднял на офицера спецназа удивленный взгляд:
— Что-то я не понял тебя, Саня. Ты о чем?
— О бесчинствах, творимых братьями Гульбиными. В частности, Митяем в отношении моей сестры.
Суровикин медленно прикурил сигарету.
— Я не понимаю, Саня, о чем ты речь ведешь? Если можно, конкретнее.
— Конкретнее? Хорошо! Ты с куркулями давно дружбу водишь, дома у них часто бываешь, неужели не видел, что Маша побитая ходит?
— Ну, Сань, у нас в деревне чуть ли не каждая вторая баба битая! Мужики, сам знаешь, народ агрессивный, особенно когда нажрутся. Так мне каждого за это дело сажать?
— Ну, допустим, сажаешь не ты! На это суд есть! А вот порядок в деревне блюсти обязан.
Старшина усмехнулся:
— А у нас и так порядок! Вот ты говоришь, сестру твою муж бьет? А где заявление? Где основание, по которому я мог бы что-то предъявить Гульбиным?
— А если бы было заявление, привлек бы к ответственности дружков своих?
Затронутая Александром тема явно не нравилась Суровикину. Он попытался смягчить разговор:
— Сань! Семья есть семья! У каждого свои проблемы, свои радости, свои беды. Сегодня передерутся, завтра опять милуются.
— Ты не ответил на вопрос.
— А мне нечего на него отвечать! Будет заявление, посмотрим! Только сомневаюсь, что Машка напишет его! А вот если ты сунешься разбираться на выселки, предупреждаю: вынужден буду принять меры. Самосуда не допущу!
— Даже так? Хотя, конечно, куркули же твои подельники.
Суровикин повысил голос:
— Ты, Калинин, говори, да не заговаривайся. Какие мы подельники? Подельники знаешь где бывают?
Александр ответил спокойно:
— Знаю! Там, где совершается групповое преступление.
— Вот именно!
— Что вот именно? Я назвал вещи своими именами. Или браконьерство, да еще под прикрытием должности, уже преступлением не считается?
Старшина вновь усмехнулся:
