– Да, – согласился Ухтомский, – пару лет назад и нам мысль, что русский может стрелять в русского, казалась дикой. А сейчас свыклись, и, как я понимаю, надолго… Ну вот, Фрол был настолько любезен, что подробно рассказал мне о дхарах. Знаете, господин генерал, похоже, архивы имеют обыкновение прятать не только господа краснопузые. Стал я вспоминать, кто это в моей родне мог быть из этих самых дхаров. Ну, татары, черемиса, немцы, шведы, эстляндцы, поляки – это понятно… Я даже древо наше нацарапал, – он кивнул на украшенный хитрыми узорами листок бумаги, причудливо прилепившийся в углу дивана. – Кто угодно есть, даже мексиканцы… Был грех у тетушки… А дхаров нет. Даже обидно…
– Действительно, обидно, – невозмутимо согласился Тургул, непонятно, всерьез или в шутку.
– И тут меня – как «чемоданом» по макушке! Родоначальник-то наш!
Виктор передохнул секунду, несколько раз затянулся сигаретой и продолжил: – Ну, официальную, так сказать, версию вашего происхождения, вы, может быть, слыхали. Выехал, дескать, предок из Орды людно, конно и оружно, ну и прочее. Но у нас был и свой рассказ, не для Геральдической палаты. Рассказывали его больше, конечно, в шутку, так сказать, княжеский фольклор, но все-таки… В общем дело было так… Где-то, то ли на Вятке, то ли на Двине, в одну деревню Лихо повадилось. Стал какой-то леший девок красных пугать, а порою и того хуже. Ну, господа пейзане, ясное дело, полевые караулы поставили, да толку – чуть. Потом уж сообразили, что Лихо это по воздуху аки птица летает. Аэронавт, извольте видеть! В конце концов испортил сей проходимец (прошу прощения, Фрол, но так уж получается) одну красную девицу, некую Настасью Силишну, дочь то ли мельника, то ли кузнеца. Батюшка, не будь дурак, вызвал попа или попросту колдуна, тот как-то все там заминировал – в общем, на третью ночь, как и полагается в таких случаях, изловили злодея в сеть. Оказалось, какой-то мордвин Рангайка, да еще, как вы понимаете, колдун и чуть ли не волхв. Полностью его звали Рангай Фролкович.
Поручик минуту помолчал, на лице его блуждала улыбка, было ясно, что давнее семейное предание доставляет Виктору явное удовольствие.
– Ну, стали судить-рядить, чего с ним дальше делать. А предложения были, как вы догадываетесь, вполне большевистские – под стать комиссару Саенке или даже самому Лацису, не к ночи будь помянут… Ну, сей Рангайка взмолился, обещал жениться, креститься, а главное – помогать сим пейзанам, буде таковая нужда случится – в общем, ежели приспичит.
Господа пейзане, представьте себе, проявили несвойственный ныне гуманизм, крестили супостата, нарекли Иваном Александровичем, обвенчали с вышеупомянутой Настасьей Силишной и отпустили с Богом жить куда-то в глухомань, откуда сей новокрешенный Александрович оказался родом. И не слыхали о них тридцать лет и три года. А может, чуток поменьше, ручаться в данном случае не решусь.
– Да, – не выдержал Келюс. – Эти бы сказы, да в «Российский гербовник».
– Пейзане стали их уже подзабывать, – вел далее поручик, – да тут, откуда ни возьмись, то ли татары, то ли опять мордва, то ли весь… Ну, естественно, резня, полное несоблюдение норм Гаагской конвенции и все такое прочее…
– Я, кажется, знаю, что дальше, – перебил его Николай. – Вышли господа колхозники на опушку и кликнули громким кличем свет Ивана Александровича. Раз кликнули – только дуб ветками зашумел, два кликнули ольха заскрипела…
– Совершено верно, господин Лунин, – засмеялся Ухтомский. – Законы фольклора, что поделаешь… Ну, а на третий раз заиграли трубы боевые, что-то там запело, вы уж сами придумайте, и явился из лесу Рангайка. То есть уже не Рангайка, а славный витязь-богатырь Рангай, он же Иван Александрович. Да не один, а с двенадцатью сыновьями, да с дружиной, да со зверьем лесным, да с птицами небесными и чуть ли не гадами болотными. В общем, притащил целый зоологический сад. Подробности истребления вражеского войска опускаю, а вот после этого форс-мажора то ли князь, то ли царь пожаловал Рангайке волость. Стал Рангай князем и нашим, стало быть, родовым корнем, если можно так выразиться. Правда, летал ли он по небу после этого, утверждать не берусь… Вот, пожалуй, и все…
– Да не летал он, елы! – не выдержал Фрол. – Это иначе делается, Виктор. Крыльев-то у нас нет. И слава Богу, если подумать… Ну вот, господа и товарищи…
– А здесь есть и товарищи? – мягко поинтересовался Тургул.
– А микрофон? – разъяснил Келюс. – Там еще товарищи.
– Историю эту я знаю, – продолжал Фрол, – только там, конечно, все по-другому. «Ранхай – гэгхэн цорху»… Про славного дхарского князя Ранхая, сына Фроата… Только я так красиво не расскажу. Он там действительно воевал, только, елы, не с татарами, а с русскими. Татары они были нашими друзьями. И татарский царь Ранхая пожаловал… Нет, не расскажу, по-дхарски разве что…
Фрол виновато замолк.
– Что ж, господа, – усмехнулся Тургул, – по-моему, наша странная командировка уже дала первые результаты. Поздравляю вас, князь. Ваше семейное предание неплохо подтверждается…
– Это не главное, – без тени улыбки заметил Виктор. – Фрол не сказал, что у Фроата, отца Ранхая, был еще один сын – старший. Как его звали, Фрол?
– Гхел, – ответил дхар и стал смотреть куда-то в сторону – Так вот, господа, – тем же спокойным, неожиданно веским тоном закончил князь, – Фрол Афанасьевич – его прямой потомок. Так, Фрол?
– Ну так, – согласился Фрол. – Мы последние, кто остался от рода Гхела…
– А этот ваш уважаемый предок, – осторожно поинтересовался Тургул, он был у вас… как бы это точнее выразиться, очень знатен?
– Да какой там знатен, – совсем огорчился дхар. – У нас же дворян никогда не было, в лесу жили. Фроат был – ну, президентом что ли…
– Выборным? – удивился Ухтомский.
– Он, говорят, откуда-то с Запада пришел. Тогда у нас смута была, вроде как сейчас. Фроат всех дхаров собрал, помирил, его князем и выбрали. По-дхарски – гэгхэном. Он Дхори Арх, Дхарский камень, построил, мы еще его «Теплым Камнем» называем. А потом решили, что дхарами могут править только его потомки, пока хоть один мужчина из рода Фроата жив.
– Это называется не президент, уважаемый господин Соломатин констатировал Тургул. – Это называется наследственная монархия.
– Да какая монархия! – взорвался Фрол. – Да нас уже, елы, пять веков, елы, как собак гоняют! Мне дед такое рассказывал! С Курбского это началось!
– С Курбского, Фрол? – поразился Ухтомский. – Помилуйте, ну он-то причем?
– А! – понял дхар. – Да это не тот Курбский, который письма писал. Это его то ли дед, то ли дядя – Семен.
– Покоритель Севера, – кивнул Келюс. – Это века четыре с половиной тому…
– Ну да. Здесь его забыли, а мы-то помним. Крестить стали… Ну мы-то и не против были, но Дхори Арх зачем трогать! Сколько наших там… Песня есть еще об этом. Как царя свергли, думали, лучше будет. Букварь нам написали… Букварь…
Фрол замолк и опустил голову, глядя куда-то в угол ковра.
