Морозов заверил:
– Сегодня они и будут готовы. Да вот еще что, Рустам. Думаю, тебе лучше поехать с кем-нибудь из наших ребят. И надежней, и помощь какая-никакая.
Майор воскликнул:
– Так у меня же отпуск, если, конечно, Центр, как всегда, не перенес его на неопределенное время.
– Не перенес! Гусев разрешил отпустить очередников, но не более четырех, и желательно из групп, что были задействованы в операции «Гюрза».
– Так, значит, завтра и прапорщик Власенко свободен?
Командир отряда подтвердил:
– Из твоей группы, да!
Вадим обратился к заместителю:
– Рустам! Ты не будешь против, если с тобой поеду я? А возможно, и Влас, ему один черт, где проводить отпуск. И на Енисей свой успеет. Так как?
Шарипов, продолжая смотреть на шкаф, на котором была вывешена так называемая «левая», не соответствующая истинному расположению войсковых частей ОГВ, карта – нововведение особистов, безразлично ответил:
– Как хотите.
Гончаров ударил ладонью по столу:
– Вот и решили. Пойдем, Рустам, я провожу тебя к ребятам, а сам займусь всеми необходимыми документами.
Он повернулся к Морозову:
– Думаю, строевик резину тянуть не будет?
– Не будет. Я сейчас же нагружу его работой. И по отпускным, и по билетам на поезд.
– Тогда мы пошли.
Вадим тронул за плечо боевого друга:
– Идем, Рустам.
Капитан поднялся и направился на выход. Сейчас он более всего походил на робота, исполняющего команды.
Проводив Рустама в свой отсек, Гончаров вышел на улицу, где в курилке собрался личный состав его группы. Власенко, как назло, среди подчиненных не было. Майор спросил:
– Где Влас?
Офицеры дружно засмеялись:
– Как где, командир? Как высадились с «вертушек», он хвост пистолетом и в медсанбат, к своей медсестре.
Гончаров приказал:
– Дрога! Пулей за ним! Чтобы через пять минут был здесь! Время пошло!
Дробышев попытался защитить товарища:
– Да ладно тебе, Гончар! Пусть помилуется! Выход же завершен? Чего ты?
Майор резко повысил голос:
– Я что-то неясно сказал, прапорщик? Быстро за Власенко, одна нога здесь, другая там! Бегом марш!
Пулеметчику пришлось выполнить приказание, и вскоре у курилки показался крайне недовольный прапорщик Власенко:
– Ну что за жизнь? Майор! Я, конечно, понимаю, что вы командир, но всякая власть должна иметь разумные пределы. Вы же...
Гончаров не стал слушать нытье прапорщика, приказав:
– За мной, в палатку!
И первым вошел в нее.
Власенко последовал за командиром.
Войдя, продолжил возмущение:
– Слушай, Гончар! Достал ты уже меня. И не смотри волком. Это при подчиненных твоих я не мог высказаться, сейчас скажу: я тебе что, пацан, гонять меня? Чего ты до меня докопался? На выходе ладно, там боевая работа и приказ – закон, в горах я не против, но тут, на базе? Вот отгуляю отпуск и в другую группу попрошусь. Надоел ты мне! А теперь можешь хоть на «губу» сажать! Все одно завтра выпустят.
Гончаров выслушал прапорщика на удивление спокойно, затем, закурив, сказал то, от чего у боевого прапорщика буквально отвисла челюсть:
– Не бухти, Влас. У Баскака всю семью в Переславле завалили какие-то отморозки.
– Что???
– Вот тебе и что! Понимаешь, всех убили: и мать, и брата, и жену со снохой, не пожалели и детей, двух пацанов, и дочку Рустама шести лет.
Прапорщик продолжал смотреть на майора. Выдержав паузу, необходимую, чтобы прийти в себя, спросил:
– Капитан знает?
– Знает.
И кивнул на спальный отсек:
– Там он. Ничего не хочет слышать, никого не желает видеть. Ушел в себя. Короче, в ступоре.
– Тут не то что в ступор войдешь, а в штопор полный. А это, Гончар, убийц взяли?
– Насколько мне известно, нет.
– Тьфу, бля, и чем это менты только занимаются?
Майор сообщил:
– Брат Рустама, Марат, сам был подполковником милиции, начальником РОВД! Так что менты работали, уверен, на совесть, но что-то у них там не срослось. Будь какая-нибудь зацепка, они не упустили бы этих тварей. За своих ребята из МВД платят по полной, и ты это знаешь.
– Да. И что теперь?
– Что теперь? Похороны, вот что. Баскак завтра должен убыть в Переславль. Я еду с ним. У тебя тоже завтра отпуск начинается, хотел узнать...
Прапорщик прервал майора:
– Не продолжай, Вадим. Я еду с вами.
– Я не сомневался в тебе, поэтому и вызвал. Я сейчас пойду в штаб, командир обещал бумаги необходимые подготовить, с начфином вопрос решу, с «вертушкой» или тачкой определюсь, а ты вот что, – майор приблизился к прапорщику, – сам должен понимать, что похоронами в Переславле дело не кончится. Баскак выйдет на охоту. Он смерть близких не простит. Будет искать убийц. И мы с тобой в этом ему поможем. Этим мразям не место на земле, так что подумай, что из оружия, технических средств, ну и другой разной лабуды нам с собой в Переславль захватить. Только, Влас, сделать это надо тихо, чтобы ни одна душа не узнала. Иначе все накроется! Втихаря приготовь пару сумок с инвентарем и амуницией. Ты должен просчитать экипировку и боевое оснащение, как при использовании малочисленной группы, имеющей задачу поиск и уничтожение отдельных физических лиц в условиях проведения акции в населенном пункте. Понял меня?
– Понял, не маленький. Вот это уже по мне. И то ладно.
– Занимайся делом, но, повторяю, скрытно, а я в штаб. Как закончу, встретимся возле палатки. Доложишь результаты своей деятельности. Заодно и определим план начального этапа нашей поездки в Переславль. Разошлись.
Прапорщик остановил майора:
– Один вопрос, Вадим. Баскака пока трогать не будем?
– Нет! Да это и бесполезно. Отойдет немного, тогда и его подключим. Вернее, он сам нас подключит. Но это по обстановке и позднее, а сейчас делаем то, о чем уже говорилось. С оружием поаккуратнее, из трофеев стволы отбери.
– Да знаю я. Ты с бумагами да транспортом решай, остальное моя забота.
Командир и подчиненный вышли из палатки, в которой остался один капитан Шарипов. Он сидел на железной солдатской кровати и тихо, почти неслышно, стонал, качаясь из стороны в сторону.
Группа, да и весь отряд, узнав о трагедии капитана, обсуждала сложившуюся ситуацию. Слышались призывы отправить в Переславль группу отряда, дабы разобраться с ситуацией. Чтобы успокоить личный состав, полковнику Морозову пришлось собирать отряд. После совещания шум утих, но снаружи. Внутри же каждый офицер и прапорщик продолжал переживать горе своего боевого товарища, как собственное. Лагерь принял мрачный, даже какой-то угрожающий вид, хотя ничего на базе внешне и не изменилось.
