Салахаев вплотную подошел к Сургину. Глаза бандита буквально искрились яростью, но... было в них и нечто иное, что описанию не поддается. Не сомнение, не жалость, не восхищение, но и не ненависть, ослепляющая и заставляющая делать необдуманные, спонтанные поступки.
Аджар смотрел на Сургина, Андрей смотрел на Салахаева. Чечен поднес кинжал к горлу майора, спросив:
– Тебя убить сразу? Или не торопясь, разрезая на куски?
Сургин произнес:
– Твое дело! Мне уже приходилось умирать, и я не боюсь смерти! Пощады просить не буду. Но скажу, воин тот, кто убивает вооруженных врагов на поле боя, а тот, кто издевается над беззащитными, – трусливый шакал. Теперь делай, что хочешь!
Аджар выслушал Андрея, скулы его заиграли, и неизвестно, чем бы это все кончилось, если бы к главарю не подошел его заместитель:
– Остынь, Аджар! Русского можно понять! И потом, убить его ты сможешь в любое время. Хотя одно то, как он ведет себя, по-моему, дает ему право на жизнь. И он не воевал в Чечне, Мамед, а значит, перед нашим народом не виновен. Остынь!
Салахаев убрал кинжал, резко вогнав его в ножны. Отвернулся, вернулся на топчан, одним глотком опрокинув в себя пиалу остывшего чая.
Берзоев перед тем, как последовать за командиром, посоветовал Сургину:
– А ты, русский, не забывай, где находишься и с кем разговариваешь! Поубавь эмоций, иначе они тебе боком выйдут! Брата убил не Аджар, он этого никогда не сделал бы, а Джалал. Джалал, который Аджару враг! Ты понял меня... Валера?
– Понял!
– Вот так-то оно лучше. Не спеши потерять свою голову. И не дерзи больше!
Андрей отвернулся от Али, уставившись в каменный забор, изображая полное равнодушие к своей судьбе, но в то же время и как бы смирение перед ней. Наступила тишина, которую прервал Ахмед, вышедший с кейсом из дома:
– Аджар! В чемодане сто тысяч долларов!
Салахаев посмотрел на Ахмеда, затем перевел взгляд на Сургина:
– Что это значит? Ты должен был привезти Джалалу сто пятьдесят штук баксов. Где остальные деньги?
Андрей ответил:
– В «дипломате» все, что родные смогли собрать. Ты же знаешь, какое у нас скотское государство. На войну людей посылает, а если что – кидает! Ни один пидор из чиновников копейки не дал, хотя ворочают, твари, миллионами. Потому и повез то, что собрали. Оказывается, напрасно. И что за жизнь? Кругом одно паскудство! Не понимаю, кому нужна эта война? Если против бандитов солдат посылают воевать еще большие бандиты? Вы же все одной веревочкой повязаны! Так зачем людей гробите?
Аджар повысил голос:
– Ты мне тут мозги не сношай. И речи свои оставь при себе! А насчет войны своей власти вопросы задавай. Не мы к вам пришли, а вы к нам – и закончим на этом! Я хочу знать другое. Джалал знал, что везешь ему не всю сумму?
– Нет, не знал!
– Так на что ты надеялся? На то, что Джалал простил бы тебе пятьдесят кусков и отпустил брата?
Сургин отрицательно покачал головой:
– Нет! Я знал, что он не простил бы долг.
– Тогда я не понимаю тебя.
– А чего тут понимать? Эти пятьдесят штук я намеревался отработать у Джалала.
Ответ удивил и Салахаева, и Берзоева. Аджар спросил:
– Отработать? Как? Что ты можешь сделать, что стоило бы таких денег?
– Я могу многое!
– Что конкретно?
– Воевать!
Вопрос задал Берзоев:
– Приходилось?
– Приходилось!
– И что же ты, готов пойти против своих?
Андрей повысил голос:
– А кто свои? Те, кто вышвырнул меня из спецназа? Те, кто обрек на нищету? Кто лишил всего? Кто послал в Чечню умирать брата? Или те, кто сфабриковал дело, чтобы, не разобравшись, бросить меня за решетку? Кто мне свои? Да я без вас эту власть продажную, будь моя воля, всю к стенке поставил бы за то, что она со страной и людьми сделала.
Как и рассчитывал Сургин, упоминание о спецназе заинтересовало заместителя Аджара. Берзоев спросил:
– Ты сказал, что тебя вышвырнули из спецназа?
– Да, это так.
– И давно уволили?
– Давно. В девяносто втором году. Так что в Чечне я ничьей крови не пролил. В Афгане да, там пришлось, в Союзе, в бывшем Союзе – нет, кроме последнего случая, когда одному козлу череп проломил. Но это ни к спецназу, ни к войне никакого отношения не имеет!
– Ты служил в Афганистане? – задал вопрос Али.
– Я там не служил, я в Афгане воевал, будучи командиром диверсионно-штурмовой группы отряда спецназа.
– В какие года это было?
– С восемьдесят первого по восемьдесят третий, потом с восемьдесят пятого по восемьдесят восьмой. Затем отряд вывели «из-за речки» и расформировали.
– И где ваш отряд действовал?
– Везде. По всей территории Афганистана и даже в Пакистане. Но там проводили единичные акции по освобождению пленных.
Берзоев задумался. Потом поинтересовался:
– А в районе Саланга не работали?
– Один раз, и то только потому, что один наш пехотный взвод попал в серьезную переделку. Поэтому майор Потапов, наш командир, и отдал приказ вытащить ребят из капкана духов. Даже дату того боя назову. 14 июня восемьдесят седьмого года!
Али привстал. По его виду было заметно, что он вдруг разволновался.
– Почему ты запомнил эту дату?
– Потому, что в том бою мы потеряли одного офицера, моего друга! Потеряли, когда, казалось, уже все кончилось. Но остался в щели снайпер. Он и снял Женьку! Мы позицию снайпера потом из огнемета сожгли. Живым факелом дух по склону метался, пока из пулемета не добили. Но друг погиб. Я каждый год 14 июня поминаю его. Это уже как традиция. Скорбная традиция!
Берзоев проговорил:
– Да, да, живой факел по левому склону. Потом очередь – и он скатился на дно ущелья. А до этого одиночный выстрел, убивший спеца! Да, так оно и было!
На этот раз Сургин изобразил крайнее удивление:
– Я не понял, ты слышал, что ли, о том бое?
Али взглянул на Андрея, переспросил:
– Слышал? Да нет! Я, русский, и командовал тем попавшим в засаду мотострелковым взводом!
– Погоди, погоди, а ведь точно, пехотой чеченец командовал. Потапов говорил!
В это время неожиданно, как взрыв, прогремел гром близкой грозы. Так в горах бывает. Солнце, тишина, потом вдруг оглушительный раскат грома, многократно подхваченный эхом. И через минуту ливень, после которого ручьи превращаются в бушующие потоки, сметающие все на своем пути. А потом опять неожиданная тишина. Солнце, голубое небо.
