Войча ощутил ужас, словно рядом с ним сидела сама Смерть. Да так оно и было! Вот она — Убийца Кеев!
— Страшно? — Челеди грустно усмехнулась. — И мне страшно быть! Но Железный Венец на двух головах не уместится, и в Белом Шатре двоим не жить! Ошибся брат мой Шету, Алая в живых оставил… Власть не бывает доброй, Кей Войчемир! Поймешь ты это — не сейчас, потом поймешь… А я тебе хорошей женой быть!
Войча хотел возразить, крикнуть, возмутиться — но слов не нашлось.
— Так ты берешь меня в жены, Войчемир?
— А-а… Потом… Эта…— нашелся Войча. — Потом поговорим. Как в Савмат вернемся!
Кейна усмехнулась, и от этой усмешки Войчемиру стало не по себе.
И вот потянулись дни — пустые, невеселые, какими и бывают дни изгнанника. Войчу приглашали в гости, пили за его здоровье терпкое конское молоко, дарили кровных лохматых жеребцов и дорогую упряжь. Он сидел на пирах, кивал, важно хмурил брови и пытался правильно отвечать, чтобы не перепутать мудреные огрские слова. Виделся он с Шету и даже пару раз съездил с ним на охоту. Хэйкан обещал показать своему гостю страшного зверя Кыргу — лохматого, свирепого, с огромным рогом посреди головы. Загонщики постарались, и зверь Кыргу попал в кольцо всадников, уже поднявших луки, чтобы довершить победу. Но случилось диво — лохматое страшилище упало на колени, завыло, а из маленьких красноватых глаз полились слезы. Тут уж не у одного Войчи опустилась рука. Всадники расступились, оттащили собак, но зверь Кыргу не уходил — все жался к людям, скулил, словно собачонка, и лишь наутро исчез. В степи тотчас заговорили о знамении, посланном Высоким Небом, но растолковать его никто не мог…
Тай-Тэнгри все не было. Вначале Войча ждал шаймана с нетерпением, но потом махнул рукой. Что может этот плечистый огрин? Судьбу поведать? В этом Войчемир не нуждался. Все и так было слишком ясно.
Новости в степи разносились быстро — со скоростью холодного зимнего ветра. Из Савмата доходили вести о том, как легли на плаху многие дедичи и Кеевы мужи, служившие Рацимиру и Сваргу, как Улад запер в тереме Кейну Кледу, не пожелавшую признать брата Светлым, как у трона оказались никому не ведомые люди, и прежде всего какой-то Ивор — волотич из Коростеня. И будто Кей Улад раздумывает, куда послать войска, как только растает снег — на непокорных волотичей или на дерзких огров, не пожелавших выдать Кея Войчемира. Говорили и о том, что Правительница Велга объявила набор в новое войско, а далекую Тустань разграбил и сжег отряд, посланный из Савмата. А потом разнеслась весть, что Мислобор, сын Кея Рацимира, погиб где-то возле Ольмина, заблудившись в бескрайнем лесу. А иные говорили, что не погиб, а попал в плен к еси, но так это или нет, никто наверняка не знал.
Войча мрачнел, слушая вести с далекой родины и понимая, что ничем помочь не в силах. Челеди — и та была невесела, о свадьбе больше не заговаривала и жаловалась на брата Шету, сетуя, что с годами рука хэйкана ослабела. Войчемир и сам видел, как огрские альбиры собираются вокруг красавца и удальца Алая, который открыто звал точить сабли и готовить сумы для добычи. С Войчемиром Алай был приветлив, но в разговоры не вступал, а над Челеди посмеивался, говоря, что скоро привезет ей всех Кеев на аркане — в подарок.
Ко всему у Войчемира вновь разболелись зубы — память о порубе не отпускала. Он даже обратился к местному чаклуну, и тот посоветовал прикладывать к распухшей десне свежее крысиное мясо…
А потом в лагерь приехали всадники и привезли необычного гостя — огромного белого пардуса. Зверь сонно взглянул на всех огромными желтыми глазами, зевнул и медленно, словно нехотя, прошел в один из шатров. Войча удивился, но ему объяснили, что пардус — не простой. Уже много лет он служит Тай-Тэнгри, и тот всегда посылает его впереди себя. Зачем — никто не ведал. Толковали, будто зверь запоминает все разговоры, а после пересказывает шайману. Но пардус разговоров не слушал, а мирно спал в шатре, лишь иногда выходя наружу и сонно посматривая в занесенную снегом степь, словно ожидая хозяина.
Тай-Тэнгри приехал ночью. Его никто не видел — даже хэйкан. Великий шайман закрылся в своем шатре, не пожелав видеть никого, кроме белого пардуса. Люди прикладывали палец к губам, кивали на шатер и опасливо шептали, что Тай-Тэнгри говорит с духами. Но так ли это — никто наверняка сказать не мог, а на третий день пронеслась весть, что шайман уехал — тоже ночью. Но недалеко — в соседнее урочище, что по-огрски называлось Хайша, по-сполотски же Черная Тень. Туда и позвали Войчу, да не одного, а вместе с самим хэйканом. Поехали верхами, вдвоем, не взяв даже охраны. Добираться близко, а шайман не любит многолюдства.
Тай-Тэнгри сидел на кошме у входа в шатер и, казалось, дремал. Снег, выпавший с утра, покрыл землю, но на черном халате и на высокой островерхой шапке не было ни единой снежинки, словно снег облетал шаймана стороной. Глаза Тай-Тэнгри были закрыты, но как только гости оказались рядом, он молча кивнул, указывая на место рядом с собой. Пришлось садиться прямо в снег. В последний момент Войча, сообразив, снял шубу, на которой они и устроились вместе с Шету.
Гости молчали, молчал и шайман. Войчемир несколько раз поглядывал на хэйкана, но Шету многозначительно качал головой. Оставалось ждать. Минуты текли, становилось холодно и зябко, а снег продолжал падать, каким-то чудом не попадая на черную одежду шаймана. Наконец голубые глаза открылись, шевельнулись губы.
— Поздно…
Войча подумал, что они выбрали неурочное время. Солнце — Небесный Всадник
— только начинало подниматься, просвечивая через тяжелые снеговые тучи, к зениту. Но Тай-Тэнгри, словно услыхав его мысли, покачал большой головой:
— Поздно… Вы поздно приехали. И ты, Войчемир, и ты, Шету. Ко мне должны были приехать ваши деды. Но они думали о другом…
Войча вспомнил, что шайман был советником еще у деда Шету. Сколько же ему лет? На вид и полсотни не дашь. Но ведь и Ужик все молодым казался…
— Я приезжал к тебе, Великий…— начал хэйкан, но Тай-Тэнгри только усмехнулся.
— И о чем ты спрашивал, Шету? О том, будет ли теплым лето и холодной — зима? Нападут ли пайсенаки? Не нарушит ли Светлый мир? Ни ты, ни твой отец, ни отец твоего отца не спросили о главном.
Огромная крепкая ладонь качнулась вниз и вверх, что-то подбрасывая. Войча всмотрелся: зернышко — маленькое, почти незаметное.
— Вы оба гордитесь своим предками. Но было время, когда не было ни их, ни этой земли. Были другие люди и другая земля. А потом…
Широкая ладонь дрогнула, и в воздух взметнулся столб огня. Войча невольно отпрянул, но пламя, возникшее в нескольких шагах прямо на чистом белом снегу, было холодным. И горело иначе — не так, как пылают дрова или горит старая трава. Невольно вспомнился сон — и костер, возле которого довелось сидеть…
Пламя горело, переливалось странными лиловыми отсветами, и Войче стало казаться, что он видит огромные просторы, по которым мчатся огненные вихри, уничтожая города, оставляя серый пепел на месте городов и сел, превращая людей в черные уголья. Казалось, над полем стоял беззвучный крик — отчаянный крик тысяч и тысяч, сгинувших в неведомые далекие годы.
