Так оно и оказалось.
Примерно полчаса спустя крышка ямы поднялась, вниз упал конец веревки.
– Привяжись, поднимем.
Сергей обмотался, дернул за веревку. Его подняли.
Во дворе, несмотря на позднее время, общее построение. Широкомордый Али докладывал человеку огромных размеров, в военной, без знаков различия, форме. Урод стоял в строю, на правом фланге.
Командир повернулся в сторону пленника, которого подняли из ямы. Но тут же отвернулся и продолжил монолог, смахивающий на инструктаж. Обернулся вновь, приказал:
– В дом его.
Сергея втащили в знакомую комнату, бросили на кошму. На руки надели наручники. Капитан лежал, и, как ни странно, его охватило спокойствие. Тревоги и волнения, еще недавно терзавшие его, отошли, как отпустила когда-то боль.
Антон лежал и ждал, что произойдет дальше, только внутри пел голос:
Увядающая сила, умирать так умирать…
И песня не раздражала, как прежде. Видимо, наступил тот момент, когда человек преодолевает невидимый барьер, позади которого остаются боль, унижения, страх перед смертью, и выходит на тот рубеж, где он уже выше и сильнее обстоятельств.
Вошел командир-чеченец. Лицо строгое. Аккуратно подстриженная бородка, короткая прическа, совершенно седые волосы. Правильные, даже привлекательные черты лица. И глаза: уставшие, печальные, умные. Глаза старика Кирхана.
Он прошел к окну, за ним следовал человек помоложе, но такой же подтянутый и строгий. Телохранитель или помощник? Скорее помощник. Командир приказал:
– Освободи его и оставь нас.
Говорил чеченец по-русски чисто, правильно выстраивая слова в предложения, почти без акцента. Помощник удалился, тихо притворив за собой дверь. Наступило молчание. Чеченец подошел к окну, закурил. Начал разговор совершенно неожиданно:
– Облака стелются низко, быть дождю.
Такого начала капитан никак не ожидал, поэтому переспросил:
– Дождю?
– Да. Ты любишь дождь?
– Мне ли об этом думать?
– Ты прав. А я люблю. Мощный, свирепый, с грозой. Так, чтобы все вокруг сверкало и безумствовало.
Антонову показалось, что чеченец как-то горестно вздохнул.
– Меня все называют Большим Чингизом, ты зови просто Чингиз.
– Это имя?
– Нет.
– Понятно. Что меня ждет?
– Ты умрешь.
– Спасибо за откровенность. Значит, за меня отказались платить?
– Именно так. И это плохо. Для тебя в первую очередь.
– Вероятно, новая политика. Не платить террористам, чтобы сделать похищения людей бессмысленными.
– Ты говоришь так, будто тебя это не касается.
– А что мне остается делать? И знаешь, Чингиз, я устал. Смертельно устал от всего. И от этой собачьей жизни тоже.
Чеченец подошел, присел рядом. Спросил:
– Я слышал, ты храбро воевал против нас?
– Воевал – сильно сказано. Я автомобилист, а не десантник или пехотинец. Наши задачи – перевозка грузов. Хотя, если твои собратья нападали, то мы иногда вваливали им неплохо. Один раз ваши задели в ответ. Да так, что я почти два месяца отлеживался в госпитале в Ростове. В первую кампанию. А что?
– А я воевал еще в Афганистане. Восемьдесят третий – восемьдесят пятый. Командовал мотострелковой ротой. Случалось и колонны ваши сопровождать. Так-то. Однажды побывал в твоем нынешнем положении.
– Попал к «духам»?
– Да, – Чингиз замолчал, прикуривая новую сигарету.
– Как же тебя угораздило?
– Рота действовала автономно. Готовили засаду каравану, но сами попали в капкан. Основную часть личного состава потерял в первые десять минут боя. Противник многократно превосходил нас. Меня и еще человек двадцать захватили. У нас кончились боеприпасы, а помощь ждать было неоткуда.
Чингиз замолчал, видимо, вспоминая тот кровавый бой. Сергей спросил:
– Что же дальше?
– Бежал. На одном из привалов, при переходе в Пакистан.
– Повезло, что остался жив.
– Не без этого. Бежало нас четверо, дошел до своих я один. Долго по горам шел.
– Тогда, в то время, и ты и я были своими. Теперь – враги.
– Да, теперь – враги. Чудовищная несправедливость. Но не мы с тобой эту войну развязали, не нам и искать, кто прав, кто виноват. Для тебя я бандит, для меня ты оккупант. Вот и весь расклад. Как-то один генерал назвал все происходящее в России вялотекущей гонореей. И был прав. Вялотекущая болезнь, разрушающая весь организм. И главный очаг здесь. В Чечне. А почему?… Говорить об этом бессмысленно. Мы жертвы этой войны, вопрос, кто умрет первым?
– Ну на него ты уже ответил.
– Я не сторонник казней, тем более пленных, но, хоть отряд Али и подчинен мне, вмешиваться в его личные дела я не могу. Таковы традиции. Ты – его пленник, и он волен поступать с тобой, как захочет. Мы хотели получить за тебя деньги. И сначала переговоры вел полковник Яковлев. Тогда у тебя были шансы. Хорошие шансы остаться в живых. Но сегодня, на последней встрече, человек, прибывший вместо Яковлева, сообщил, что полковник больше ничего не решает. Этот человек, майор ФСБ, поставил условие освободить тебя немедленно. И никаких выкупов или обменов! Грозился устроить нам проблемы. Вел себя как дилетант, как будто не знал, что речь идет о жизни человека. А его угрозы для нас – это пыль! Своим вмешательством он только все испортил. Все! Для тебя. По сути, с нами не стали разговаривать. И посему ты умрешь. Первым. Что будет со мной, с отрядом, далее не может предсказать никто. Возможно, майор не блефовал, грозя нам, возможно, но тебе это уже никак не поможет. Но рано ли, поздно ли, пуля или осколок достанут и меня. И это неотвратимо.
– Для тебя не все потеряно. Ты можешь сдаться, свалить за «бугор», укрыться среди мирного населения.
– Нет. Я не могу сделать ничего из того, что ты перечислил. Я связан Священной Клятвой. Когда в Грозном, в новогоднюю ночь девяносто пятого, убили моего брата, я поклялся отомстить. И ты должен знать, что кровная месть у нас ограничений по времени не имеет.
– Знаю.
– Вот так, капитан. Первый раз тебе подфартило, теперь нет. И не моя в этом вина. Ахмад! – Чингиз вызвал помощника. – Уведи пленного, наручники сними и вызови ко мне Али.
Ахмад с помощью одного из арабов вытащили Антонова во двор и на веревках опустили в яму.
Наступили его, капитана Российской армии, последние в жизни часы. Или минуты. И громко звучал припев:
Увядающая сила, умирать так умирать,
До кончины губы милой я хотел бы целовать…
Время тянулось медленно. Так Антонову казалось.
