Шорох — невысокий парнишка с испуганным лицом быстро водил по куску бересты острым стилом. Еще один «серый» подсвечивал факелом.
— Погодите! — Згур, все еще не веря, склонился над недвижным телом. — Может… он еще жив? Щегол покачал головой:
— Умер почти сразу, тут бы и чаклун не помог. Ты, комит, не мешай, я свою справу добре знаю! А пока что скажи: не было ли у убиенного какой зазнобы в городе? Аль ворога, что на такое отважиться мог?
— Нет…
Чудика в Лучеве успели полюбить. Особенно в посадах, где бывший наместник бывал почти каждый день. Згур знал, что Чудик помогает ведать «людской казной», советует, как разобраться в мудреных делах городского управления. Долбило и Ярчук часто виделись с фрактарием. Венет его уважал, а бородатый кузнец часто повторял, что после войны быть Чудику над всеми посадами старшим. Вот только имя поменять следует — хотя бы на Чудислава…
— Ну, про зазнобу мы, понятно, еще поспрошаем, — Щегол нахмурился. — Но мыслю так: убиенный не в ладах с боярами был…
Згур горько усмехнулся — это уж точно! Бывший наместник немало рассказывал о том, за что поднял свой стяг покойный Катакит…
— Теперь кинжал. Вещь приметная, дорогая. По такому кинжалу мы убивца враз отыщем! И вот еще… Взгляни, комит!
Щегол отступил назад и кивнул, указывая на окровавленную землю. Згур подошел, наклонился. В черной грязи четко проступали контуры креста.
— Знак тож приметный, комит! Да только сумнения есть. Такой крест в укор рисуют тем, кто Вознесенному верен. А бывает иначе — вроде тавра ставят, чтоб знали: за Вознесенного мстят…
— Он не верил в Вознесенного…
Это Згур знал точно. Чудик часто посмеивался над теми, кто поклонился Богу на Кресте. И между своими, и в разговорах с лучевцами.
— Тогда искать будем. Стало быть, убивец кинжал с каменьями носит да Вознесенному поклоны бьет…
Лицо кнесны Горяйны было бело, как мел, и холодом дышала ее речь. На недвижном лице жили лишь глаза, и только тот, кто мог поймать ее взгляд, понял бы, что молодой женщине страшно.
— Известно всем, сколь много славного сотворил на службе нашей фрактарий Чудик Румиец. За то и почтен был благоволением нашим и любовью добрых горожан. Я скорблю вместе с иными, и рука моя будет тверда, когда настанет час покарать злодея…
Згур поглядел в узкое слюдяное окошко. Там, за стенами крома, шумела площадь. Народ не расходился с самого утра, требуя найти убийцу. Чудика любили…
— …Однако же злодейство это уже породило немало иных. Бояр, верных слуг наших, беззаконно лают, оскорбляют ручно и даже грозят смертоубийством. В том есть и твоя вина, воевода Згур Иворович, ибо твои люди суть того зачинщики и заводчики. Сотники твои. Долбило да Вере-сай, да полусотники, да прочие меж народа ходят и поносные речи глаголят изрядно…
Глаза всех, кто был в горнице, обратились на Згура. Тот лишь пожал плечами. «Поносные речи» кузнецов да кожемяк — еще полбеды. Хвала Матери Болот, он смог сдержать «катакитов». Всю ночь Згур провел в лагере, уговаривая фрактариев не спешить с местью. Удержать горячего Крюка и его товарищей оказалось мудрено. Лишь боги знают, чем бы это кончилось, но час назад посланец пригласил комита в кром, сообщив, что убийца найден.
— Надо наказать убийцу, — наконец проговорил он. — Иначе я не отвечаю за город, кнесна!
Страх в глазах Горяйны сменился гневом. Голос дрогнул:
— Не забывайся, воевода! Не потребны мне твои вой, дабы город мой в порядке соблюдать! Однако же согласна я, что доле ждать не след. Старшой, говори!
Щегол, стоявший в углу, не спеша поклонился кнесне, вышел вперед. Згур уже знал, что убийцу нашли благодаря кинжалу и что виновный — какой-то холоп. Впрочем, важно не какой, важно — чей…
— Исполать! — Щегол вновь поклонился, на этот раз всем присутствующим, достал из-за пояса свиток, развернул: — Значится, так… Убивец — холоп Бабурка. Оного холопа опознал оружейник Рожик, что кинжал ему сторговал, да и следки приметные — набойка на левом сапоге отстает. Оный Бабурка взят под стражу и допрошен. Вот его сказка…
— Верно ли, что убивец Вознесенному поклоняется? — перебила Горяйна.
— Верно, кнесна. В том видоками уличен, да и сам не отпирается.
По горнице пробежал ропот. Большие бороды, собравшиеся здесь, облегченно вздыхали. Убивец Чужого Бога чтит, с единоверцев его и спрос. Нынче ночью боярам спать будет спокойнее.
— Чей же холоп сей Бабурка? — Маленькая рука ударила по широкому подлокотнику. — И ведал ли хозяин, что его человек задумал?
По лицу старшого пробежала короткая усмешка.
— Про то и скажу, кнесна! Бабурка сей о прошлом годе записался в холопы к боярину Вертю. Об том и запись кабальная имеется, и видоки подтверждают…
И вновь горница зашумела, Згур же не поверил своим ушам. Боярин Верть? Мать Болот, но почему? С того самого дня, как старик попросился в войско, у сотника Долби-лы не было лучшего помощника. Верть стал полусотником, и Згур уже подумывал дать под его начало сотню новиков.
— …О злодействе же боярин ведал. Про то Бабурка показал, да и иные улики имеются…
— Слыхано ли дело! — Горяйна встала, вслед за ней поспешно начали приподниматься и бородачи в шубах. — Боярин Верть и батюшке моему, и мужу, и мне самой служил! Не сканды ли Бабурку-злодея подослали да на хозяина его поклеп возвести удумали?
Щегол покачал головой, рука скользнула за пазуху. Второй свиток — побольше, потолще…
— Нет, кнесна! Осмотрели мы дом боярский и в ларце его, что в месте потаенном хранился, нашли мы письмо. Писано боярину Вертю от Галида, что при боге Вознесенном иереем высшим служит. И велит сей Галид боярину, как верному бога Вознесенного сыну, совершить злодейство да большого воеводу Згура Иворовича извести вконец. А ежели не удастся, то кого из его помощников. Печать на письме верная, да и руку узнать можно. Сравнивал я с иными Галида посланиями и в том твердость имею…
— А боярин? Что он говорит? — не выдержал Згур.
— Боярин под стражу взят, однако же запирается во всем. Вели его, кнесна, с пристрастием поспрошать да и прочих домашних его…
Шум стих. Все понимали, что значит «поспрошать». Згур не знал, что делать. Вмешаться, запретить? Но Чудик убит, а те, что веруют в Вознесенного, уже признали своим владыкой конуга Лайва. И с чистым ли сердцем пошел Верть в его войско?
— Поспрошать! — крикнул кто-то, и ему ответил дружный хор:
— Поспрошать! На дыбу! Да клещами! Все гнездо извести!
В выпученных глазах плавал ужас. Большие бороды и высокие шапки были рады откупиться чужой головой. Згур отвернулся. Его бы воля, то «поспрошали» бы всех, кто сейчас кричал о клещах. Больно гладко все выходило. Вспомнилась ночь на Курьей горе, жестокая речь слепого мальчишки. «Франкским мечом черный низвергни крест!» Згур не хотел начинать эту войну. Не хотел — да, выходит, подтолкнули.
