— Вы случайно в кино не снимались? — спросил
он. — У него еще название какое-то дурацкое — «Кин-Дзадзирис», что
ли…
— Нет, — заявил Стас. — Мы в такой лаже не
снимаемся. — И вдруг с наездом добавил: — Лучше вы сами
признавайтесь: кто вы-то такой?
— Я-то? Я — Вениамин Перескоков, —
представился старый хлыщ. — Не путайте с Перископовым… — добавил он
зачем-то. — А почему вы спросили? Вы же знаете, к кому пришли. Это ведь вы
вчера звонили. Вам Леокадия нужна, так? — В кресле он сидел в тапочках на
босу ногу, и в глаза мне бросились покрытые ороговевшими мозолями пятки,
которыми он нервно постукивал по полу. — Зачем тогда спрашиваете? —
повторил он.
— Это он в том смысле, что вы не обычный
человек, — пояснил я. — Вот и спрашивает, кто вы…
— Чем это я необычный? — спросил продюсер,
приосанившись.
— Обычные люди теперь кокаин не нюхают, — пояснил
я.
— О-о! Как обидно ощущать себя обычным
человеком, — простонал тот и поскреб смуглую шершавую щеку, показывая в
кривой усмешке зубы. — Черт бы его побрал, этот проклятый сахар!
Он резко склонился над стеклянной поверхностью и через
свернутую в трубочку стодолларовую купюру втянул в ноздрю очередную дорожку
белого порошка.
— Вы хотите сказать, что это не кокаин? — изумился
я.
— Да какой там, к дьяволу, кокаин! — визгливо
выкрикнул продюсер. — Сахарная пудра это, будь она проклята!
— А зачем же вы ее нюхаете? — поразился Стас.
— Так охота же! — объяснил Перескоков. —
Привык я! Хоть что-то понюхать! А-а-апчхи! А когда делаешь вид, что торкает, и
правда что-то такое чувствуешь…
Уф-ф… Камень с плеч! Значит, все-таки добренький.
— Вот у нас к вам какое дело… — снова попытался я
перейти к цели нашего визита, и снова Перескоков перебил меня.
— Знаю я ваше дело! — рявкнул он почти
весело. — А давайте-ка лучше телевизор посмотрим, а?! — Он вытащил
из-под себя пульт и нажатием кнопки превратил примерно четверть зеркальной
стены в экран. Нервно попереключав каналы, он остановился на MTV, где, конечно
же, отплясывала его Леокадия — в джинсовых шортиках и с электрогитарой в
руках, и увеличил громкость.
Я сразу раскусил, к чему он клонит. Эта сволочь хотела,
чтобы мы подобрели!
— Стас, ты понял?! — посмотрел я на брата.
— Понял, Костя, понял, — отозвался тот
сурово. — И знаешь что? Кто к нам с мечом пойдет… Давай-ка не будем у
этого гада ни о чем просить. Давай, как в Америке. Поищи-ка тут утюжок
какой-нибудь или плойку. Или еще что-нибудь подходящее… А я его пока посторожу.
Перескоков растерянно поглядывал то на меня, то на Стаса.
— Сделайте музыку погромче, — сказал я, —
чтобы криков слышно не было.
— Тут полная звукоизоляция, — машинально
похвастался продюсер, а потом беспокойно спросил: — А зачем вы хотите
кричать?
— Это не мы будем кричать, а вы, — пояснил
Стас. — Наверное. Да точно…
— Зачем мне кричать? — ненатурально удивился
продюсер. — Если вам самим хочется, то мне не жалко, кричите сколько
угодно. А мне незачем.
— Вот и чудненько, — улыбнулся я продюсеру, а
Стасу сказал: — Смотри за ним лучше.
Смежных помещений было несколько — кухня, туалет,
ванная, гримерная, спальня… Я перевернул их все, но ничего подходящего не
нашел. Разве что миксер? Когда я вернулся, с деловитостью инквизитора закрепляя
на агрегате самую страшную насадку, Перескоков наивным голосом обратился ко
мне:
— Странно, что вам не нравится Леокадия. — Он
выключил звук телевизора. — Превосходный, по-моему, проект.
Я молча воткнул миксер в розетку. Неотрывно глядя на него,
Перескоков вдруг выкрикнул фальцетом:
— А вам она, собственно, по какому делу?!
Я дважды нажал на кнопочку, отчего кухонный прибор издал
действительно угрожающий звук. Как бензопила, только какая-то портативная и
оттого еще более жуткая.
— Пожалуйста, не надо, — вновь кардинально сменил
интонацию продюсер. — Право же, не стоит. Если я в чем-то и виноват, то я
исправлюсь. Честное слово, исправлюсь.
— Где Леокадия, сволочь? — спросил Стас, а я еще
раз поддал газку: «Вж-ж-ж! Вж-ж-ж!!!», а затем отпустил кнопку.
Воцарилась тишина. Перескоков запахнулся, нахохлился, став
похожим на воробья, и так, как если бы он спешил в туалет, а кто-то не вовремя
задал ему сложный метафизический вопрос, нервно выпалил:
— Не знаю! Не помню!
Тогда я снова нажал на кнопку и, уже не отпуская, медленно
двинулся на продюсера. Перескоков с воплем соскочил с кресла и упал на диван,
закрыв руками голову. Ну не мог же я по правде месить человека миксером. Я
постоял над ним минуту, потом отпустил кнопку и тихо сказал:
— Вспомнил?
— Да, — ответил он глухо.
Ну, слава богу.
Не веря своей удаче, я приказал:
— Вставай и рассказывай.
Он резко сел и, приняв прежнюю зажатую позу, тяжело вздохнул
с видом человека, готового признаваться во всех грехах.
— А можно, я закурю? — попросил он.
— Курение вредит здоровью, — заметил Стас.
— Вы правы, правы, молодой человек. Да, конечно, вы
правы, — согласился Перескоков. — Я бы и сам не смог.
— Веня, — сказал я дружелюбно, — хватит уже
юлить. Если вы не расскажете нам то, что мы спрашиваем, вполне возможно, через
минуту вы умрете. И, кстати, в муках.
Его взгляд скользнул по миксеру и ушел страдать куда-то в
неопределенность.
— Так как нам найти Леокадию? — медленно, как
гипнотизер, повторил я. — И кто за ней стоит?
И тут он заплакал. Навзрыд, одновременно с этим чихая:
— А-а-апчхи! Честное слово! Честное слово! А-а-апчхи!..
Мне стало его по-настоящему жалко. Быстрее бы он, что ли,
раскололся, да и шел бы с миром.
— Сосредоточьтесь, — сказал я голосом доброго
наставника. — Ну же. Сосредоточьтесь на Леокадии, певичке, которую вы
ведете.
— А вот и неправда! — всхлипнул он. — Чушь вы
порете! Вовсе я ее не веду. Я ее и в глаза не видел, только, как и все, мечтаю
об этом! То, что я наплел Хемингуэеву и остальным, то да, наверное, это было
нехорошо, зато сильно подняло мой рейтинг. И все-таки это ведь не повод для
того, чтобы убивать человека, правда?
Я еще не совсем поверил ему.
— Ну а если не вы, тогда кто же? — спросил я так,
как если бы пожурил за какую-то глупость.
— Не знаю. Клянусь мамой, не знаю! Я целое состояние
потратил, чтобы узнать, но так ничего и не узнал. Тогда я и решил говорить, что
это я. Все равно никто этого опровергнуть не сможет.
