— Так вон оно что! — воскликнул Стас. — А
зачем тогда вы запирались столько времени?
Услышав, что ему поверили, Перескоков вмиг перестал реветь.
— Ха-ха, — нервно хохотнул он. — Да у меня же
весь бизнес сейчас на этом держится. Да если мои партнеры узнают, что она не
моя, я же все потеряю! — Он смахнул слезу рукавом халата. — Итак,
теперь, когда вы все знаете, а я ввергнут в пучину нечеловеческого унижения, я
прошу оставить меня одного. — Он упал на диван, спрятал лицо в сложенные
перед собой руки и стал хныкать, подергивая плечами. — Я старый больной
человек. Я нуждаюсь в покое. Оставьте меня.
Хитрец! Но мы-то ведь не добренькие.
— Мы не оставим вас в покое, пока вы не поможете нам ее
разыскать, — сказал я таким ровным голосом, каким произносят окончательные
решения, и «газанул» миксером.
— Не оставите? — удивился он и вдруг решительно
сказал: — Как хотите. Тогда можете меня убивать.
— Нет, — отрезал Стас. — Ты пойдешь с нами и
поможешь нам ее найти.
Перескоков замер. Почему-то слова брата произвели на него
особенно сильное впечатление. Он будто бы перемолол их в себе и наконец
решился.
— Да, конечно, я пойду с вами, — сказал он очень
спокойным голосом смирившегося с судьбой человека. Он встал с дивана и,
медленно ступая по ковру, принялся метаться взглядом по комнате. —
Та-ак, — сказал он, — мои кроссовки и походный рюкзачок…
Он решительно отворил шкаф-купе, выдернул оттуда пару модных
красно-белых тапочек и уселся обратно на диван обуваться. Причем надевал он их
на босу ногу и шнуровал так тщательно, словно собирался идти в горы. Мы с
удивлением за ним наблюдали.
Потопав и попрыгав, продюсер убедился, что обут как следует,
и вернулся к шкафу. На этот раз он достал оттуда средних размеров рюкзак и
принялся напяливать его себе на спину, нервно напевая под нос: «Все выше и
выше, и выше — стремим мы полет наших птиц!..»
Очередными его действиями было буквачьно следующее. Он
схватил с полки премию «Золотой миелофон», взвесил ее в руке и запустил прямо в
окно, полностью занимавшее одну стену. Массивная статуэтка пробила в окне дыру
диаметром с велосипедное колесо, а все остальное стекло покрылось мелкой
сеточкой трещин. Затем продюсер в распахнутом халате взял разбег от шкафа,
запрыгнул на стол, пробежался по нему и, как ныряльщик, выпорхнул в пробоину.
Мы со Стасом остолбенели. Едва придя в себя, мы бросились к
стеклу и увидели через дыру, как этот тип, сверкая малиновыми трусами, парит
над Москвой на маленьком управляемом парашютике.
Экстремал хренов! Провел-таки нас! И впрямь кремень, не
человек!
Глава вторая
Бег по крыше и блистательные перспективы
— Во дает! — восхитился Стас, глядя, как ловко
Перескоков маневрирует между домами соседнего квартала, снижаясь. Но только он
это сказал, как беглец, что-то не рассчитав, влетел в стеклянную крышу большого
магазина возле метро и пробил ее насквозь. Звон стекла мы не услышали, но
увидели, как вслед за продюсером в дыру втянулся его парашют. Но не до
конца — частично он застрял в искореженной раме.
— Он там висит, он зацепился! — радостно
воскликнул Стас и бросился к выходу. — Бегом за ним, пока не смылся!
Вот так и становятся поэтами. Но радость его была
преждевременной. Мы оказались запертыми.
— Что делать, кто нас отопрет?! Ведь не успеем, ведь
уйдет! — простонал Стас, ища на двери хотя бы намек на ручку или замок.
— Слушай, хватит уже стихами разговаривать! —
прикрикнул я. — Без тебя тошно. Надо быстрее выбираться отсюда и ловить
урода. Он явно что-то знает.
— Почему ты так решил? — спросил Стас, вытряхивая
барахло из шкафов в поисках чего-нибудь длинного и увесистого, подходящего для
того, чтобы выломать дверь.
— Раз он знает, что добреют люди от песенок Леокадии,
значит, он, скорее всего, знает и кто это все заварил, — пояснил я.
В этот момент Стас выудил из шкафа длинный и увесистый
резиновый фаллос, почему-то зеленого цвета, повертел его в руках, примериваясь,
можно ли им подцепить створку, согнул туда-сюда и разочарованно бросил на пол.
— Хоть бы что-нибудь у него тут полезное было, —
проворчал он и продолжил обыск. — Не уверен я, что он что-то знает, ему
просто выгодно, чтобы все так думали. Но может быть, может быть…
Тут он выдернул с полки черную кожаную плетку, взмахнул и
щелкнул ею, как бичом.
— О! — воскликнул он. — Вот этим его можно
пытать, если все-таки поймаем!
— Не думаю, — возразил я. — Боюсь, ему только
понравится, раз это у него тут хранится.
— Да? — нахмурился Стас, глянул на плеть
внимательнее, брезгливо поморщился и тоже отшвырнул ее.
— Думай лучше, как нам отсюда выбраться, — заметил
я. — Давай-ка проверим окна, может, через них можно куда-то вылезти.
Нам повезло даже больше, чем мы могли надеяться. В гримерке
мы обнаружили дверь, ведущую на огромный балкон. Точнее — на террасу.
Здесь был небольшой бассейн, два шезлонга и два плетеных кресла, а в горшках
стояли здоровенные пальмы. Решение было очевидным. Мы подтащили самую большую
пальму к стене и смогли забраться на крышу.
Крыша была плоская, залитая гудроном, еще не остывшая от
дневной жары и оттого пахучая. Ища спуск, мы побежали между вентиляционными
трубами и тарелками спутниковых антенн. Тут и там мы натыкались на какие-то
каморки с желтыми черепами и костями на дверях. Мы пытались открыть их, но все
они были заперты.
Время от времени мы подползали к краю крыши в надежде найти
балкон, куда можно было бы спрыгнуть. Но только на другом конце дома мы,
наконец, увидели точно такую же, как у Перескокова, террасу, на которой под
мощные звуки музыки колбасилось человек двадцать молодых людей. Мы тут же
спрыгнули туда и вбежали внутрь. Никто не обратил на нас ни малейшего внимания.
Это опять была тусовка поп-звезд и прочего бомонда, и мы
быстро поняли, что на самом деле вернулись в квартиру Перескокова, так как она,
похоже, занимала весь верхний этаж. Пытаясь найти выход, мы бегали из комнаты в
комнату, но это был самый настоящий лабиринт, битком набитый гламурным
столичным сбродом.
В центральном зале было неожиданно тихо, уже не мигали
разноцветные прожектора, а один мощный софит выхватывал из темноты небольшую
сценку, где на стуле сидел с гитарой старый рокер и эстет с козлиной
бородкой — Расческин. Стас притормозил и уставился на него влюбленными
глазами. Он всегда обожал Расческина. А тот, перебирая струны, тихонько блеял
трагическим голосом:
…Жила была на свете младая стрекоза,
Под градом Таганрогом порхала, как коза.
Но вдруг однажды в бубен ударила гроза,
И хлынул дождь, в который и псам гулять нельзя…
