— Ага! — возразил Стас. — А ты знаешь,
сколько ехать от Москвы до Владика? В нынешней ситуации целый год можно
тащиться.
— Да хоть два. Лучше долго ехать во Владивосток, чем
быстро лететь на кладбище.
— Типун тебе на язык, — сказал Стас. — Ладно,
пилот-то глухой, он нормальный. Да и наши — не самоубийцы все-таки.
— Не знаю, не знаю… — сказал я. — Во всяком
случае, нужно сразу выяснить, где лежат парашюты.
…Самолет набился битком — звездами, обслуживающим
персоналом и девушками из подтанцовки. Вспарывая облака, мы стремительно
набирали высоту. Похоже, пилот у нас был лихач.
— И сколько нам лететь до Владика? — спросил Стас
у Перескокова.
— Смотря с какой скоростью, — ответил тот
уклончиво.
— А почему нас не инструктируют, как положено, по
технике безопасности и не рассказывают, где находятся парашюты? — спросил
я заветное.
— Это частный самолет, и никто тут этого делать не
обязан. А парашютов на пассажирских самолетах не бывает.
У меня похолодело в животе, а Стас бессильно рухнул в кресло
и страдальчески закатил глаза. Самолет потряхивала турбулентность, уши
закладывало так, что казалось, их залепили пластилином. Но звезды, не испытывая
ни малейшей тревоги, принялись за свои беспечные разговоры.
— Вот что, ребятки, — сказал Перескоков. —
Настало время нам хоть немного порепетировать.
— Где? — удивился я. — Здесь, что ли?
— А ты как думал? — усмехнулся продюсер. —
Тяжела и неказиста жизнь российского артиста. Айда за мной, — и он потащил
нас через салон за какие-то шторки.
Пройдя небольшой тамбур, мы оказались в тесной музыкальной
студии с аппаратурой, синтезатором, прикрепленными к полу высокими стульчиками,
микрофонными стойками и, конечно же, баром. Тут уже сидели Грелкин, Шпулькин и
самогудовский Лелик.
— Вы готовы? — спросил нас Шпулькин.
— Да мы и песен-то не слыхали, — возмутился я.
— При чем тут песни? — засмеялся Шпулькин. —
Ну-ка, — повернулся он к Лелику и Грелкину, — покажите-ка ребятам,
что значит настоящее эстрадное шоу, — и нажал на кнопку.
В студии зазвучал бойкий реп на знакомую мелодию. Парочка
фаворитов примы вооружилась микрофонами и, приплясывая, запела:
Жили-были на свете два брата — Стас с Костей,
И они, то есть мы, прилетели к вам в гости
Показать вам, как стильнее стать и умней,
Как забить на условности глупых людей!
Если кто-то не хочет идти воевать,
Нужно вовремя мокрою сделать кровать,
А потом докторам заявить наотрез:
«Извините, но, блин, у меня энурез!»
Тут эти отморозки расстегнули штаны и стали пританцовывая,
причудливо скрещивать пляшущие в воздухе струйки. При этом они горланили
припев:
И треснул мир напополам, дымит разлом,
Идет священная война бобра с ослом.
И меркнет свет, в ночи текут ручьи в узор,
Ну, кто сказал, что энурез — «ночной позор»?
Я просто осатанел. Я хотел наконец вдолбить в их дурацкие
головы, что МЫ ЭТОГО НА СЦЕНЕ ДЕЛАТЬ НЕ БУДЕМ! Потому что мы этого делать не
хотим. А еще потому, что в отличие от заслуженных звезд эстрады мы не умеем
делать это по команде и по заказу… Я встал и уже набрал в легкие воздуха, чтобы
заявить им об этом уже, наверное, в десятый раз, как вдруг самолет мощно
тряхнуло, и я только клацнул зубами.
Все испуганно повскакали с мест. В студию вломилась
Самогудова:
— Бегом в салон, уродцы!!! Застегните ширинки,
пристегните ремни!
Глава четвертая
«Последний дюйм» и радушный совхоз
Самолет мощно завибрировал и начал терять высоту. Мы
кинулись на места. Ощущение было такое, будто мы летим в оборвавшемся лифте.
Голова закружилась, и неприятно зашевелились внутренности. Вместе со всеми, кто
не был пристегнут, а таких было большинство, мы со Стасом взлетели к потолку и
стали барахтаться в невесомости. Так же внезапно самолет вновь выровнялся, и
все свалились — кто в проход, кто на сиденья.
— Мы падаем! Мы падаем! — вопили попсовики.
— Где, где мой замечательный парашютик?! —
горестно выкрикнул Перескоков.
Но хоть самолет и потряхивало, он уже не пикировал.
— Спокойно! — командным голосом рявкнула
Самогудова, которая прибежала в салон вместе с нами. — Без паники! Это
была всего лишь воздушная яма. Пристегнуть ремни, обхватить затылки руками и
засунуть головы между коленей!
Все примолкли и, выполнив ее инструкцию, сидели скорчившись,
как креветки, а сама Самогудова исчезла. Через минуту самолет натужно застонал
и вновь стал рушиться в пропасть. Тут же прима ворвалась обратно в салон и
сообщила почти победным тоном:
— А вот теперь мы действительно падаем! Сидите так же,
как сидите, а я пойду попробую все-таки разбудить пилота. Хоть и жалко его.
Свет дважды мигнул и погас.
— Прав ты был, Костя, — услышал я тихий голос
Стаса, — надо было поездом.
Мне стало даже не столько страшно, сколько грустно. Как
глупо все вышло. Мы решили, что умнее всех и знаем, как спасти мир. А в
результате дали себя уговорить на это уродское шоу… Так нам и надо.
Я выпрямился и посмотрел в окошко. Теперь, когда в салоне
наступила темнота, там, в рассветной дымке, стал отчетливо виден зубчатый
силуэт леса. Мало кто расскажет вам, что чувствуешь, когда падаешь в самолете.
Так вот, слушайте. Чувство такое, будто катишься на санках с горы к краю
пропасти.
Вдруг в моей голове отчетливым эхом прозвучала последняя
фраза примадонны. Выходит, мы падаем, а пилот спит?! И, может быть даже, мы
падаем как раз поэтому? А старенькой добренькой дуре жалко его растормошить!
Как раз в этот момент в полутьме салона вновь возникла ее
фигура.
— Бесполезно! — заявила она. — Но я считаю,
унывать не стоит. Давайте-ка споем хором наш новый хит. Как там? «Жили-были на
свете два брата — Стас с Костей…»
Не нравится мне это прошедшее время! Придумала, как скрасить
нам последние минуты… Затейница. Я поспешно расстегнул ремень и, спотыкаясь от
тряски, стал пробираться в кабину. Ударившись головой о косяк, я миновал
тамбур, ворвался в студию и увидел в полумраке распахнутую дверь к пилоту.
Она болталась из стороны в сторону и стучала о стену.
Секунду я стоял, завороженно наблюдая, как в огромном лобовом стекле мелькают
рваные облака. Какое-то странное оцепенение охватило меня. Говорят, так иногда
бывает, когда находишься в смертельной опасности. Но длилось это только миг,
придя в себя, я бросился внутрь.
