— Просто удивительно ленивая, — посетовал
Вольфрам. — Шланга, вставай! Кому сказал! — попинал ее губернатор и
глянул на часы. — Друзья, уже третий час ночи! Вы, наверное, ужасно
устали, а мне так хочется многое вам доказать…
— Да нормально! — воскликнул Стас — Мы
отлично выспались днем.
— Ах так?! — обрадовался Вольфрам. — В таком
случае я смогу продемонстрировать вам свои метаморфозы! Перевоплощения —
одно из моих любимых занятий. Больше всего на свете я люблю две вещи: Шлангу и
перевоплощения!
Вольфрам свернул в зал русского Средневековья, крикнул нам,
чтобы мы не входили, а сосчитали сначала до сорока. Мы посчитали и вошли.
Вольфрама в зале не было, зато на деревянном престоле сидел настоящий русский
царь. Суровый монарх сжимал в руках скипетр и державу, а на голове его
красовалось нечто вроде шапки Мономаха. Я сперва подумал, что это восковая
фигура, но царь шевельнулся и грозно объявил:
— Расхитили бояре казну земли русской! Воеводы не хотят
быть защитниками христиан православных! Отдали Русь на растерзание Литве да
ханам, да псам немецким! Каждый думает лишь о своей мошне, забыв напрочь об
отечестве! — Он выдержал паузу и продолжил спокойнее, но строже: — А
посему, повинуясь великой жалости сердца, беру снова государства свои, буду
владеть ими самодержавно.
Он ударил скипетром, и мы вздрогнули.
— Похож? — вдруг спросил он заискивающим тоном.
Колдовство развеялось, и перед нами вновь сидел прекраснодушный губернатор
Вольфрам.
— Здорово, — признали мы со Стасом.
— Идем дальше! — позвал он и побежал, разбрасывая
на бегу регалии. — Не забудьте сосчитать до сорока, — попросил он,
влетев в следующий зал.
На этот раз губернатор сидел в бамбуковом кресле в образе
японского императора-самурая, немного смахивающего на Будду, в златотканом
кимоно.
— Хирамота хасаяма? — произнес он. —
Сарамата, э-э, харакири…
Мы сложили руки ладонями и поклонились.
— Похож?! — взволнованно воскликнул Вольфрам
снова.
Мы стали кланяться еще усерднее.
— Жалко, язык не знаю, потому — коротко! —
вскричал он, вскакивая. — Но я выучу, выучу! Я — гений метаморфоз!
Шланга, ко мне! — крикнул он. Большая, лающая басом собака, обгоняя нас,
грузно проскакала по паркету и вместе с ним скрылась в следующем зале.
— …тридцать девять, сорок! — крикнули мы,
досчитав, и вошли.
Приторно пахло розовым маслом. По углам широкой кровати
дымили чаши с ладаном, а на перине, обнимая лежащего рядом пса, покоился
человек в белом плаще с кровавым подбоем и с печатью муки на лице.
— Боги, боги! — хрипло простонал он, не открывая
глаз. — Шланга!.. То есть Банга! Меня мучает страшная болезнь. Гемикрания
называется. Принеси мне, пожалуйста, яду, Банга. — Он страдальчески
прикрыл глаза рукой, приоткрыл ладонь, выглянул из-под нее одним плутоватым
глазом и спросил: — Похож?
— Воистину, Эгемон! — признал Стас и зевнул. Я
посмотрел на него и понял, что тоже не отказался бы уже и вздремнуть. Лучший
Понтий Пилат из всех, что я видел, вскочил с ложа и хотел уже броситься в
следующий зал, но я его остановил:
— Останьтесь, пожалуйста, так, — попросил я
его. — Вам очень идет этот образ. Я это еще на мосту заметил.
— Правда? — застенчиво улыбнулся тот и,
повертевшись туда-сюда перед зеркалом, кокетливо оглядел свой наряд. — А я
так на работу завтра пойду! — заявил он. — Ну что ж, ладно. Вижу,
теперь вы все-таки утомились. Давайте поужинаем — и на покой.
— Интересный вы человек, — заметил Стас по дороге
в столовую.
— Да у нас тут все такие, — довольно махнул рукой
губернатор. — Что ни дворник — писатель-фантаст, что ни сторож —
рок-н-ролльщик. Есть даже один журналист, так тот себя и тем и другим возомнил,
всему городу уже своими талантами плешь проел… Да все поголовно —
художники, артисты… Еще эти, как их… Дизайнеры! А работать некому. Все поэты, в
кого ни плюнь…
— А вы не плюйте, — посоветовал Стас.
— Трудно, — честно сказал Вольфрам и
вздохнул. — Я же все-таки губернатор.
Вдруг со стороны входа еле слышно раздался хриплый вопль:
— Караул! Убивают!
«Вот тебе и раз! — удивился я. — Кто кого гут
может убивать, если кругом одни добренькие?»
— Мне это кажется? — спросил я Стаса.
— Это голос Перескокова! — крикнул тот. —
Бежим! — и мы бросились на звук через залы. Значит, продюсер нас все-таки
выследил. Но кто-то настиг и его…
— Постойте! Подождите меня! — путаясь в полах
плаща, прокуратор кинулся нам вдогонку.
Мы пробежали два выставочных зала, вестибюль… Хриплые
вскрики и шум борьбы становились все яснее. Наконец, мы влетели в актовый зал и
увидели, что лежащего на столе Перескокова душит висящий над ним на тонких,
едва заметных струнках человек в черном трико и черной матерчатой маске,
закрывающей все лицо.
— Я им ничего не сказал… — прохрипел синий уже
Перескоков.
— Да ты ничего и не знал, болван! — ответил ему
черный, и тут они оба увидели нас.
— Помогите! — простонал Перескоков.
Я схватил стул и запустил им в загадочного злодея. Но тот
увернулся, резво взлетел на своих нитках к потолку и побежал по нему на
четвереньках, раскорячившись, как паук. Миг — и он выскользнул в форточку
под куполом зала.
— Кто это был? — спросил я у едва живого
Перескокова.
— А я откуда знаю? — не моргнув глазом, соврал
тот. — Лазят тут всякие… Странный городишко…
Тут прибежал запыхавшийся губернатор:
— Что такое? Что случилось?
— Да ничего, — отмахнулся Перескоков. — Все в
порядке.
— Да? — прищурившись, спросил Стас. — И то,
что тебя душил какой-то тип на веревочках, тоже в порядке?
— Ну… Мало ли… — пожал плечами продюсер. — С
кем не бывает… Был и нету… Эй-эй! — крикнул он, поворачиваясь по сторонам. —
Кто тут есть?! Вот видите, — развел он руками, — уже никого.
— Ну вот и чудненько! — обрадовался
губернатор. — В гаком случае пожалуйте к столу.
— Странные вещи творятся с нашим продюсером, —
нарочито громко поделился я со Стасом своей тревогой.
— Странные вещи, говорите? — внезапно посерьезнел
губернатор. — Это еще что. Вот сейчас я вам покажу действительно странную
вещь.
Он подвел нас к стене, на которой висела репродукция
Джоконды, вставленная в вычурную золоченую раму, достал толстый черный маркер и
нервным движением подрисовал творению Леонардо да Винчи густые гусарские усы.
— На кого теперь похоже? — таинственным голосом
спросил наш искусствовед-любитель.
