— Это покруче, чем на вручении «Дебюта», — сказал
Стас восхищенно.
— Какого еще дебюта? — не понял я.
— Ну, это типа «Оскара», только как раз такую птичку
металлическую дают.
— Стас, ты в порядке?
Он озадаченно глянул на меня, потом наморщил лоб, потряс
головой и сказал:
— Ой! Это, наверное, мне в момент сборки в
перископовском коллайдере что-то чужое в память вплелось!..
Леокадия сидела в кресле напротив нас и с улыбкой наблюдала
за тем, как мы таращимся на диковинный пейзаж.
— Мальчики, — сказала она доверительно, чуть
наклонившись к нам. — Я правда очень рада вашему появлению. Там, —
махнула она рукой в сторону фейерверка, — я не принадлежала себе. Это была
официальная встреча представителей иной цивилизации, за которой следили
миллионы глаз. А сейчас я — настоящая. — Она улыбнулась так
осторожно, будто боялась, что мы не оценим искренности и посмеемся над ней.
— А что в нас хорошего? — спросил я немного
грубовато. — Мы же «дикие».
— Я часто жалею, что я не «дикая», — отозвалась
принцесса. — Слова «дикий» и «свободный» — почти синонимы и в вашем,
и в моем языке, и это не случайность.
— Кто тебе мешает быть свободной? — продолжал я
дерзить.
— Я понимаю, Костя, что ты не можешь мне доверять. И
тебе, наверное, трудно понять, что престол — это тяжкая ноша, которую не
бросишь. Словно дорогое и красивое, но тяжелое и тесное украшение… —
говоря это, она коснулась кольца на пальце с сиреневым камнем, и я подумал, что
где-то уже видел такое. — Но ведь принцессой я стала не по своему желанию,
я родилась ею. И ни один, ни один из всех этих людей, — она с горечью в
голосе махнула рукой на город, — не видит во мне меня! Все они видят
символ, функцию, знамя… Только вы, люди со стороны, можете видеть во мне меня и
ничего больше.
— Я вижу, — заявил Стас с придыханием. Но Леокадия
глянула на него с легким скепсисом.
— Да? — усмехнулась она. — И какая же я,
по-твоему?
— Красивая, — выдавил Стас.
— Это — внешность, а она ничего не значит. А какая
я внутри?
Стас молчал.
— Не знаешь? — покачана головой принцесса. —
Не можешь понять? Вот и я не знаю и не могу понять. Потому что с самого раннего
детства я знала, что я — принцесса, знала свою роль. И все. У вас есть
пословица «Глаза — зеркало души». А какие у меня глаза?
— Они у тебя бывают разные, — пробормотал
Стас. — Наверное, и ты — разная.
— «Разная», значит, никакая, — с горечью бросила
она.
— Ерунда это все! — сказал я, почему-то начиная
злиться. То есть что значит «почему-то»? Земля захвачена, мы здесь — не
гости, а пленники. И тут нам, понимаешь, начинают душу изливать. — Нету ни
«тебя в чистом виде», ни меня. Мы все играем какие-то роли, носим какие-то
маски. Это нормально, и по-другому не бывает. В чистом виде только лоси по лесу
бегают.
— Сам ты лось, — сказала принцесса и обиженно
отвернулась.
— Точно, — подтвердил Стас.
Принцесса не удержанась и фыркнула. Глянула на Стаса и
заявила:
— Ты тоже лось.
— А я-то почему? — удивился тот.
— Потому что вы братья, — заявила она, и тут уж мы
расхохотались все вместе.
— Слушай, а почему ты так просто одета? — спросил
я, когда мы успокоились. — Даже какой-нибудь короны или еще чего-нибудь
такого нет.
— Ты имеешь в виду символы монаршей власти? Я сама этот
символ. Такова традиция нашего мира: все его жители имеют какие-то внешние
знаки отличия — в званиях, в должностях, в профессиях. Только верховный
правитель империи не имеет никаких знаков. Я — эталон, и мой цвет —
белый.
А город, над которым мы летели, не был к нам равнодушен. То
и дело кто-нибудь из пассажиров встречных капсул, радостно улыбаясь, махал нам
рукой.
— Неужели нас тут так хорошо знают? — удивился
Стар.
— Хорошо знают мой корабль, — пояснила
Леокадия, — и то, что у меня сегодня гости с Земли.
— Но ты ведь говорила, что у нашего дуэта тут высокий
рейтинг, — напомнил Стас.
— Я сказала, рейтинг сопоставимый с моим, —
поправила его принцесса. — А у меня он не такой уж и высокий.
— Не может быть! — искренне изумился Стас. —
Неужели леокадийцы равнодушны к твоим песням?!
Принцесса посмотрела на него подозрительно, но,
удостоверившись, что он не ерничает, скромно призналась:
— Их ценят. Но это, скорее, дань моему высокому
положению и заслугам. Видишь ли, поп-музыка — жанр, с помощью которого мне
проще всего добиваться своих политических целей в отсталых мирах, вроде вашего.
Не обижайтесь, но по сравнению с Леокадой почти все миры — отсталые. Мои
подданные скорее прощают мне мои песенки, нежели увлекаются ими. Настоящую же
приверженность они проявляют к классике. И не только к нашей.
— А к чьей еще? — спросил Стас, явно недовольный
тем, что леокадийцы так непочтительно относятся к творчеству его любимицы.
— Сталкиваясь с каждым новым миром, мы, словно пчелы,
бережно собираем в свои копилки все самое возвышенное. Это длится уже много
веков. Мой мир — средоточие прекрасного. Вся наша цивилизация насквозь
пронизана творчеством. Леокада — планета-галерея, планета-филармония,
планета-музей.
— И кто из земных композиторов удостоился ваших
симпатий? — поинтересовался я.
— Многие, — отозвалась она. — Мы очень хорошо
знаем земных классиков. Генделя и Баха, Моцарта и Штрауса, Паганини и…
— Страдивари, — ляпнул Стас.
— Страдивари был скрипичным мастером, —
очаровательно улыбнулась брату Леокадия. — Он скрипки делал.
Стас растерянно моргнул, а потом упрямо заявил:
— Ну… Он ведь их не только делал, он и сбацать на них
мог что хочешь. И с завязанными глазами, и стоя на канате. На одной ноге.
Несколько секунд длилась неловкая пауза. Наконец девушка
нарушила ее, снисходительно бросив:
— Естественно. Нам это известно.
И тут же сменила тему:
— К сожалению, после моего воздействия… После того, как
мир становится добрее и цивилизованнее, его творческий потенциал часто
снижается.
— Вот как? — покачал я головой. — То есть вы
берете в очередном мире все лучшее, а ничего нового там уже не создается… Когда
пчелы собирают нектар, они не губят цветы. Так что это неудачное сравнение. Так
поступают паразиты.
— Не надо меня оскорблять, это и без того очень
болезненная для меня тема! — воскликнула Леокадия. — Но, кстати, не
все народы после моего воздействия меняются так радикально. Это зависит как раз
от степени «дикости». Те, кто и без того не слишком кровожаден, почти не
меняются. Они становятся еще добрее, у них исчезает преступность, но ни на
творческий потенциал, ни на рождаемость это не влияет. А есть такие миры, как
ваш, в которых все завязано на агрессии… Мы не виноваты, что вы такие злые! Ну
скажи, что лучше: когда пишут прекрасную музыку и при этом убивают друг друга
или когда НЕ пишут и НЕ убивают? Искусство, при всей нашей трепетной любви к
нему, все-таки явление вторичное. Правящая партия Леокады — партия
гуманистов-перфекционистов, и мы не можем стоять в стороне, если видим, что
убивают разумных существ.
