— Ага. А Японию затопит.
— Да и фиг с ней. Зато Землю спасем.
Тут я пришел в себя:
— Стас, потепление нам не поможет, потому что мы должны
бороться с подобрением!
— Да брось! — воскликнул он. —
Подобрение — это ерунда, детский лепет! А вот когда ледяные глыбы с неба
валятся — это да!
— Но они не валятся, Стас, очнись. Ты ведь это сам
только что придумал!
Он помолчал. Потом сказал:
— Но, согласись, здорово придумал? — Он задернул
на окне шторку, отвернулся носом к стенке и пробормотал напоследок: —
Намного лучше твоего дурацкого подобрения.
— С чего это оно мое? — удивился я. Но он молчал и
делал вид, будто спит. Тогда и я отвернулся к стенке.
Часть первая. Добрые ужасы
Глава первая
О ласковых ментах, громкой музыке и экстремальных видах
спорта
Я проснулся под скрип и скрежет тормозов, крепко обо что-то
треснувшись. Оказалось, о подставку столика: поезд дернулся, и я слетел с
полки.
— Стоп-кран! — прошипел Стас. Он хоть и не упал,
потому что лежал на другой стороне купе, зато сверху на него свалился свернутый
матрац с подушкой и одеялом. Это, конечно, не больно, но перепугался он не
меньше.
Поезд встал как вкопанный, и послышалось испуганное
кудахтанье проводницы. Мы обулись и выползли в коридор;
— Что случилось? — спросил я полную, похожую на
курицу тетку — то ли подобревшую, то ли глуповатую от природы. —
Далеко до Москвы?
— Да совсем не далеко! — воскликнула она,
всплеснув руками. — Мы уже по перрону ехали!
— Шли, — поправил я машинально.
— Это они шли, а мы ехали! — непонятно сказала
она, отпирая дверь.
Это было самое-самое начало перрона, и до вокзала предстояло
еще топать и топать. Не став выяснять причину преждевременной остановки, мы
спрыгнули на асфальт и Двинулись вперед. Но когда миновали локомотив, увидели
такое, что просто остолбенели. Прямо на шпалах, в метре от тепловоза, взявшись
за руки, стояли мальчишка и девчонка лет четырех.
Чуть дальше на шпалах копошилось еще с десяток ребятишек.
Еще тут была молодая женщина приятной наружности, а перед ней стоял наш
машинист и орал:
— Даты что, твою мать, обалдела! Куда ты, <ПИК!>,
смотришь?! Тебе люди детей своих доверили! Да я ж, е… <ПИК!> тебя в
спину, чуть их всех не перемолол, как, <ПИК!>, котят для пирожков!!!
— А что я могла сделать? — воскликнула та. —
Дети захотели посмотреть на паровозики, не могла же я им отказать! А когда
пришли на вокзал, я рассказала им, какой красивый город Санкт-Петербург, и они
туда захотели.
— Пешком, что ли?! — не поверил своим ушам
машинист.
— А что я могла сделать? — повторила свою
присказку горе-воспитательница. — Все рейсы до Петербурга отменили! И не
кричите на меня! Ничего дурного, кстати, не случилось!
— Да что ж это с людьми-то делается?! — поразился
детина, хлопнув себя по бокам, а потом гаркнул: — Веди детей домой, дура!
— Я пробовала, они не идут! — отозвалась
женщина. — Не могу же я их заставлять!
— Да что ж это?! — потрясенно и искательно глянул
машинист на нас.
— Дети, слушайте меня! — крикнул Стас, и ребятишки
обратили свои улыбчивые взгляды на него. И вдруг Стас захныкал, почти
зарыдал: — Мне так плохо, так плохо от того, что вы не идете домой! —
запричитал он. — Если вы сейчас же не пойдете домой, я, наверное, буду
долго плакать, а потом умру! А-а…
Ребятишки зашвыркали носами, быстро организовались,
разбились на пары и потопали по шпалам к вокзалу. Замыкавшая процессию
воспитательница сердито глянула на Стаса и бросила:
— Как это низко — обманывать детей!
Минут пять я, Стас и машинист стояли молча, провожая их
взглядами. Потом я спросил железнодорожника:
— Вы правда не знаете, что происходит?
— Понятия не имею, — яростно пожал плечами
тот. — Вижу только, что все дурачками какими-то прикидываются!
— Они не прикидываются, — отозвался Стас.
— Слушайте внимательно, — сказал я. — Почти
все люди заболели. Нам и вам просто повезло. Если вы хотите остаться
нормальным, заткните чем-нибудь уши, так, чтобы ничего не слышать, старайтесь
не включать телевизор, приемник и вообще лучше сидите дома.
— Ты это серьезно? — уставился машинист на
меня. — То-то я удивляюсь, что меня сменщики не сменили. Серьезно,
выходит…
— Серьезно, — подтвердил я.
— А в чем зараза?
— В одной песенке.
— В какой?
— Раз вы нормальный, значит, вы ее не слышали.
«Кис-кис, мяу» Леокадии.
— Не слышал, — признался машинист.
— А услышите, вам уже все по барабану будет, —
сказал Стас.
— Спасибо, ребята! — воскликнул машинист, тряся
нам руку. — Я себе уши изолентой замотаю и пешком домой пойду! Я ж не
москвич.
— Поставь себе крестик, — сказал Стас. —
Одного человека ты от подобрения уже спас.
Я пожал плечами. Один спасенный в этой ситуации —
достижение невеликое. По пустому перрону мы протопали до вокзальной площади, и
здесь это стало особенно очевидно. Народу тут была тьма-тьмущая, и сразу мы
убедились, что подобрение в столице приняло характер катастрофы. Правда, сами
москвичи об этом, похоже, не догадывались.
А жара в Москве стояла еще страшнее, чем у нас. Ведь даже на
пляже чем больше людей, тем противнее. И площадь, и шоссе перед ней были плотно
забиты неподвижными машинами. Затор не имел ни конца ни края, и я даже подумал,
что, возможно, в одной гигантской пробке стоит сейчас весь столичный транспорт.
Несмотря на это, вместо злобных окриков и нетерпеливых
сигналов над всем этим зрелищем витал дух какой-то безмятежной ярмарки.
Водители, выйдя из машин, любезничали, высокопарно уговаривая друг друга
проехать первыми, и движение протекало еле-еле. Многие просто загорали прямо на
крышах собственных автомобилей.
Между машинами неторопливо ходили какие-то женщины с
сумками. Мы прислушались и поняли, что это продавщицы ближайших продуктовых
магазинов бесплатно раздают страждущим напитки и еду.
— Слушай, Костя, а ведь скоро тут начнется полный
крандец, — сказал мне Стас.
— В смысле?
— Закончатся запасы провианта, и начнется голод. Никто
же ничего не производит, все только потребляют.
— Да брось, — возразил я, — это же Москва.
Тут и раньше так было. Помнишь, курс политэкономии? Базис и надстройка.
Москва — это сплошная надстройка, тут люди делают только деньги, а
продукты им со всей страны везут.
