С утра колол дрова для камина; заодно подумал, что если не выскочу из Отстойника – летом баню построю. Очень остро ее здесь не хватает. Намахался топором так, что руки и спина гудели, но вообще я это занятие почему-то очень люблю: и физкультура, и запах дерева, и вообще…
Где-то к полудню пешком притопал Тенго, сказал:
– Не передумал? Тогда пошли.
– Пошли.
Накинул тулуп, сунул пистолет в кобуру – и пошел вместе с ним в сторону той самой новой комендатуры, которую, оказывается, оборудовали в здании бывшего горотдела милиции. Дошли пешком – прогулялись, воздухом подышали. Заодно Тенго поинтересовался, как дела идут по «базе отдыха».
– Нормально, проект есть, вроде толковый, смета есть, с землеотводом закончили, септики уже заказали, пока все сделают и сварят – как раз сезон подойдет.
– Это хорошо. Я, если честно, хочу тут второе Сальцево сделать, разве чуть приличней. Ехать сюда ближе, плюс природа, тварей почти не бывает, вокруг площади еще пару-тройку кабаков выстроить – и тут весь народ гулеванить будет.
– Может, и получится, согласен. Здесь его в темнице держите? – показал я на двухэтажное здание, на окнах которого красовались новые решетки.
– Здесь, ага, комендатура. Заходи, – пропустил он меня на крыльцо первым.
Несмотря на сельско-беспечное окружение, служба в комендатуре была поставлена. И охрана серьезная, и проходить пришлось в полуподвал через две решетки – в общем, серьезно. Меж двух решеток пришлось еще и оружие сдать: с ним не пускали.
Камер в подвале было всего две – место под содержание заключенных тут не слишком приспособленное, разве что под задержанных за мелкую хулиганку, но Валиева по-прежнему продолжали держать здесь, даже не в камере, а в небольшой комнатке, обставленной на манер общежитейской. Даже с окном, выходящим во дворик, через которое можно было разглядеть ноги проходящих людей и колеса машин, – там еще и гараж комендатуры был. Дверь была серьезной, хоть и деревянной, с зарешеченным окошком и мощным засовом, который, правда, словно в амбаре, запирался на висячий замок.
Валиев просто лежал на кровати, закинув руки за голову, и смотрел в потолок, когда дверь открылась и нас запустили внутрь.
– Айвар Равилевич! – по-шутовски отсалютовал ему Тенго. – Гостя привел, принимайте!
– Тенгиз, тебе бы серьезности, – кривовато усмехнулся тот и спустил ноги со спинки кровати на пол, усевшись.
– Бери табурет, садись, беседуй, – сказал мне Тенго. – Потом выводного позовешь – выпустит.
– Хорошо.
Спутник мой вышел, дверь закрылась, громыхнул засов.
– Ну здорово, – кивнул мне Валиев. – Хоть и не ожидал.
– Бывает, – ответил я, подвигая табурет к стене напротив и усаживаясь на него. – Зачем заказали меня, уважаемый?
– Ну почему сразу заказал? – даже удивился Валиев. – Увезти хотели, побеседовать, все такое.
– Ага, понятно, – улыбнулся я. – Те, которых мы в порту вчера постреляли, тоже увезти хотели?
Валиев поморщился слегка, словно пробуя языком больной зуб, и ничего не сказал.
– А то двоих взяли, а они беседовать с нами вперегонки кинулись. И все в вас, уважаемый, пальчиками тычут. Мол, послал нас, говорят, на душегубство, отчего мы теперь страдаем душевно и от смертного страха в портки гадимся. Зачем послал?
– Это не за тобой, – ответил Валиев, посмотрев в окно. – Не в тебе там дело – в Милославском. Ты так, просто не в том месте и не в то время.
– Я бы поверил, – кивнул я, изобразив душевность в голосе. – Но дело такое, что верить не получается. Потому как у меня список «братьев по слою» есть из вашей бывшей секретки, и от этого пасьянс совсем по-другому раскладывается.
– Ну и что тогда тебе от меня надо, раз ты все знаешь?
– Для начала узнать хочу, сколько там еще народу за мной охотится.
– Да финал уже, – опять кривая ухмылка. – Если Митяя с пацанами накрыли, то уже никто не сунется. И не до этого уже никому.
– Что за Митяй?
– Бандиты это – у них хутор за Сальцевом, по зиме такими делами подрабатывают. Да забудь ты уже про них, все уже.
Я подумал, что он мне сейчас наврал, но не до конца. Просто по поведению и рожам и убитых, и пленных выходило, что вправду бандиты. В Углегорске их никто не знал, да и по сальцевским базам не опознали. Значит, откуда-то издалека. Может, те самые, которых, по слухам, привлекли с разведбатом воевать. Для меня это непринципиально.
– Я, в общем, по какому делу… – перешел я к главному. – Серых… ушел?
– Вот уж… у кого что болит, – вновь уже знакомая кривоватая усмешка. – Что мне будет, если скажу?
– Я Болотову правды не расскажу, – ничем не ласковей улыбнулся я ему навстречу. – Доказательств у меня, может, и немного, но объяснить, зачем ты к нему подкатился, смогу, – заодно отбросил я и излишнюю вежливость. – Веришь? И как ты думаешь, чем вся эта твоя эпопея закончится, если он узнает? Мы можем даже поспорить – сможет он подходы найти, чтобы тебя в тюрьме удавили, или нет.
– А ты думаешь, что у меня тут много других вариантов? – Он откинулся назад, к стене, сложив руки на груди. – Вроде как меня отсюда гулять отпустят?
– Я других твоих дел не знаю, так что сказать не могу. Я честно скажу: расскажешь – попытаюсь ходатайствовать о том, чтобы покушения на мою персону к тебе не привязывали, а уж дальше ты сам. Все, что могу. Не скажешь… ну разберусь я в конце концов. Я и так уже почти все знаю.
– Знает он! – Валиев даже хохотнул. – Хрен ты чего знаешь, равно как и все остальные вроде профессора. Ни хрена не знаете.
– Записи Серых где?
– Где надо. – Тут он неожиданно подался вперед, уставился мне в глаза, упершись локтями в колени: – Не нужны тебе никакие записи, понял? Мне сам Серых сказал об этом, перед тем как пойти… в ящик этот. Все записи – пустое, путь в никуда. Там во всем этом лишь один секрет, из трех слов, его и без записей запомнить можно.
– Так ушел он или нет?
Валиев задумался на секунду, развел и сомкнул ладони с растопыренными пальцами, потом сильно потер лицо.
– Значит, так, умник, слушай: доказать ничего не могу, понял? Нечем. И даже объяснить нормальными словами не могу. Я просто почувствовал… – Он задумался, явно стараясь подобрать слова. – …почувствовал… короче, хрен у него чего там вышло. Меня таким страхом пробило, что я чуть не обхезался, понял? Так у Тьмы бывает, если близко, или когда призрак над головой. Не мог он уйти так, я его смерть… – он вытянул руку, сжал в кулак у себя перед лицом, – …я ее как свою ощутил, понял? И какой вывод из этого? Что все записи дерьма не стоили, а его единственное правило… – Он развел руками и вдруг изобразил шутовской поклон, причем еще и неприличный звук издал. – Все тебе сказал, понял? – выпрямился он и откинулся вновь на стену.
