— Хорошо устроились… — прошипела Сильвия сквозь зубы.
Старая, почти привычная злость нахлынула вновь, заставляя кулаки сжиматься, а ногти с чёрными ободками грязи под ними, неровные и обгрызенные, — вонзаться в ладони. В эти мгновения Сильвия почти узнавала себя. Почти — потому что эта злость не шла ни в какое сравнение с пережитым на Утонувшем Крабе. Тот огонь, то пламя, та ярость словно выжгли её дочиста, оставив одну оболочку.
Когда она уходила из Храма Океанов, ей казалось, что дорога и новая цель помогут забыть. Помогут стать другой, начать что-то на голом пепелище; и сперва странствие через Межреальность казалось чуть ли не наслаждением. Казалось — ровно до тех пор, пока проснувшаяся память не заставила вспоминать то, о чём следовало бы начисто забыть.
Она в Долине. Быть может, Архимаг Игнациус Коппер выжил, быть может, уже зализал полученные раны. Что ж, тогда она пойдёт к нему в ученицы. Чтобы было кого ненавидеть по новой. А быть может, он так и сгинул в том жутком сражении, может, так и не сумел выбраться из чёрной бездны, куда его, окровавленного, увлекала его противница.
Неважно. Она сделает, что должна. Если надо — заберётся к нему в кровать. Преодолевая отвращение, но заберётся. Или не к нему. Или к ней. Она обязательно найдёт, что сделать, чтобы хоть как-то, но заполнить эту разрастающуюся пустоту внутри, пустоту ножен, утративших клинок.
Сильвия вздохнула последний раз и, не скрываясь, пошла напрямик, пока не услыхала громкое и напыщенное: «Стой! Именем Долины!..»
Интерлюдия II
Империя там, где её Император.
Или по крайней мере там, где его наследник.
Сеамни Оэктаканн, Дану, бывшая Видящая своего народа, бывшая хозяйка Иммельсторна, Деревянного Меча, вдова последнего Императора Мельина, склонилась над колыбелью.
Малыш спал. Спал, как будет спать любой малыш, лишь три месяца тому назад появившийся на свет. Глазки закрыты, быстро — на манер Дану — растущие шелковистые волосы спускаются уже почти до плеч.
Сеамни улыбнулась. Улыбка получилась, как и почти всегда последнее время, сквозь слёзы.
Гвина нет. Вернее, он есть, с ним можно говорить — во снах, ярких, живых, запоминающихся с первого до последнего слова, — но ему уже никогда не обнять её, никогда не встать рядом. Никогда не обнять своего сына, рождённого уже после его страшного исхода в башне Всебесцветного Нерга.
Слезинка срывается, падает вниз, прямо на носик спящего ребёнка; Сеамни ловко подставляет ладонь, ловит следующую некстати скатившуюся капельку. Пусть спит. Пусть его ничто не потревожит. До поры до времени…
— Повелительница?
В Мельине царит глухая ночь, но Сежес, бывшая глава бывшего Голубого ордена Лив, похоже, не спит никогда. И упрямо зовёт её, Сеамни Оэктаканн, «повелительницей», словно она, бывшая рабыня Дану, и впрямь полноправная императрица.
Дверь спального покоя приотворяется. Сежес взлохмачена, поверх ночной сорочки наброшен длинный халат.
— Всё хорошо, Сежес. Я просто… стояла, смотрела…
— И плакали, повелительница.
Сеамни только вздохнула.
— Здесь никто не поможет. Ни ты, ни бедняга Клавдий.
— Я сама плачу, стоит только вспомнить, — вдруг всхлипнула железная чародейка. — Реву. Как девчонка. И никак не могу остановиться. Потому, что он… что он… — Она сморщилась, отвернулась, закрывая лицо ладонями. — Простите, повелительница…
— Сколько уж я просила не называть меня так, Сежес… Я ещё могу понять, когда ты объясняешь мне, что, мол, так надо на людях, но когда мы вдвоём?..
— Я не имею права сбиться, повелительница. Я всегда должна звать вас так. Даже если мы можем плакать вдвоём, обнявшись, по одному и тому же человеку.
— Но… баронского мятежа больше нет. Последние главари сдались Клавдию. Серая Лига прислала депутацию и изъявила покорность. Сдавшиеся маги Радуги признали ошибки. Указы, ограничивающие творение магии простым народом, отменены. Легионы очищают берег от пиратов. Империя выстояла, Сежес. Если, конечно, первый консул говорит нам всю правду, а не приукрашивает её, не желая огорчать.
— Он не приукрашивает, — вздохнула Сежес, утирая глаза.
— Прошу тебя, садись, — спохватилась Сеамни.
— Только после вас, повелительница, — в который уже раз повторила Сежес, глядя на Дану с лёгким укором. — Никто не имеет права сидеть, если вы стоите. Запомните это, повелительница. Пожалуйста. Если… если вам действительно дорого содеянное вашим супругом и моим Императором.
Сеамни обречённо возвела глаза к узорчатому потолку и села возле колыбельки. Сежес, как и положено верной престолу чародейке, опустилась на пятки, так, чтобы глаза её ни в коем случае не оказались бы выше глаз Дану.
— Так что всё-таки с этими слухами о новых, невесть откуда взявшихся землях? О новых звёздах, явившихся после того, как закрылся Разлом?
— Слухи правдивы, повелительница. Там, на юге, и впрямь открылись новые берега, где раньше лежало лишь море. Первый консул отправил туда небольшую экспедицию, но боюсь, как бы её не перехватили пираты, обозлённые нашими успехами на суше и падением всех своих укрывищ.
— Но откуда всё это взялось? И вообще, как закрылся Разлом? Им… мой супруг, являясь мне во сне, говорил, но…
— Ваш супруг и наш Император, — Сежес молитвенно сложила руки перед грудью, голос задрожал, — великий Император, избегший когтей безвозвратной смерти, открыл вам, повелительница, истинную правду. Его слова более точны, чем все наши чары и экспедиции. Наш мир… изменился. Изменился необратимо, и я чувствую это в каждом моём чародействе.
— Но солнце светит по-прежнему, — возразила Сеамни, осторожно касаясь кончиками пальцев шелковистой щёчки сына. — Тяга земная тоже осталась, какой была.
Сежес кивнула.
— Именно так, повелительница. В движение пришла великая, непредставимая магия, и чары, сокрушившие Нерг, поистине бледнеют пред нею.
— Великая… непредставимая… — Сеамни глядела на спящего младенца, не в силах отвести руку от его тёплой щеки. — Вот оно, самое великое и непредставимое. Спит и пускает пузыри.
Сежес неловко улыбнулась, поправила волосы.
— Он… очень красивый, повелительница.
— А ты себе такого хотела бы? — безмятежно спросила Дану.
— Я? Я?.. Повелительница, но я… куда же мне… У меня дочь уж взрослая, мне пора о внуках думать.
— Баламут тебя любит, Сежес. Поверь мне. Я вижу. Я знаю. Не знаю, могут ли у вас быть дети, но он тебя любит.
Волшебница слабо пискнула, пряча лицо в ладонях и отчаянно мотая головой. Щёки её мгновенно залило краской.
— Л-любит… — выдавила она наконец. — Да, любит.
— А ты не можешь ответить. Потому что ты — великая Сежес, знаменитая волшебница Голубого Лива, ты не можешь уронить себя, связавшись с Подгорным Племенем…
