– Ну, поискали немного и успокоились. Сама знаешь, как
тяжело найти человека за границей. Вот если нас сейчас с тобой кто-нибудь
захочет найти, то черта с два найдет. Сидим в каких-то горах. Горы да лес.
Здесь даже люди не ходят.
– Получается, что выходить замуж за иностранца тоже нет
смысла…
– Редко кому везет. Один случай на миллион.
Этой ночью я никак не могла уснуть. Да и о каком сне можно
было говорить, если я буквально не находила себе места. Несколько раз подряд я
приняла душ, надеясь смыть с себя запах чужого тела. И мне казалось, что этот
запах никак не смывается… Я курила одну сигарету за другой, мысленно нахваливая
себя за то, что я взяла с собой так много блоков про запас, словно чувствовала,
что денег за работу мне не видать как своих собственных ушей.
Меня охватывало очень странное чувство, даже слишком
странное. Я смотрела на дымящуюся в своей руке сигарету, а затем на свое
отражение в зеркале и видела усталую, замотанную женщину, в глазах которой
читалось страшное потрясение от того, как распорядилась с ней судьба: из
добропорядочной жены и матери она превратилась в самую настоящую проститутку,
принимающую всех, кто заезжает в турецкие горы отведать русской экзотики. Мне
показалось, что самая важная часть моей жизни исчезла.
Просто исчезла, и все… В этой части остались мои дети, моя
мама и мой сбежавший муж. А самое главное, что с этой частью исчезла и я. У
меня теперь нет ни паспорта, ни адреса, ни телефона. Со мной нельзя связаться,
мне нельзя написать письмо и уж тем более поговорить. Меня нет нигде…
И если я буду услужливо и терпеливо принимать турок по
нескольку человек в день, то меня надолго не хватит, а это значит, что меня уже
больше нигде и никогда не будет.
Встав со своего места, я заглянула в Ленкину комнату и
включила ночник.
– Лен, ты спишь?
– Нет. Просто лежу.
– Я тоже. Сна нет. Как подумаешь, что завтра все то же
самое, что сегодня, так жить вообще не хочется.
Сев на низкий подоконник, я положила руки на колени и
заговорила, захлебываясь словами:
– Я, собственно, вот что пришла….
– Что?
– Я хотела спросить, ты в бога веришь?
– А что? – насторожилась Ленка и тут же села на
своей кровати, по-турецки скрестив ноги.
– Да ничего такого. Просто мне это очень интересно. Ты
крещеная?
– Да.
– Значит, ты должна в бога верить.
– Конечно, верю. Я дома иногда Библию по вечерам
читала. Положу Библию на коленки и читаю. Знаешь, как ее почитаешь, сразу легче
становится. Намного легче.
Я даже рассуждать по-другому начинаю. Вообще, когда люди
Библию читают, они мудрее и чище становятся. Они будто рождаются заново. А к
чему ты это спрашиваешь? Сама-то ты в него веришь?
– Верю. Только не в того бога, который стоит между
людьми и церковью, а в своего бога. Я вот что думаю: почему же бог нас не
уберег и мы так жестоко вляпались?!
– А бог и не должен никого беречь. Человек сам отвечает
за свои поступки. За то, что мы с тобой в Турцию приехали, бог никакой
ответственности не несет.
– Возможно, но хотя бы поберечь мог бы.
– Человек должен сам себя беречь. Свет, я что-то не
пойму, к чему ты этот разговор завела?
– К тому, что, если я сейчас убью Экрама, бог меня
простит или нет?
– Как это ты его убьешь?
– Да хоть как. Убью, и все. Скажи мне, а за убийство
бог наказывает?!
– Ты что, забыла про заповеди? В одной из них так прямо
и говорится: «Не убий».
– Ну а если я покаюсь? Ведь люди же приходят в церковь
и замаливают все грехи. Это нормально. Говорят же, что бог все прощает.
– Если бы бог все прощал, тогда все бы начали убивать.
А хотя кто его знает. Каяться тоже можно по-разному. Одни просто в церковь
придут, свечку поставят и вроде как гора с плеч. А другие искренне каются.
Нужно покаяться с душой, чтобы ты сама пожалела о том, что ты совершила
преступление. Бог сможет простить только искреннее раскаяние.
– Но ведь я не смогу это сделать. Ты же прекрасно
знаешь, что я не буду раскаиваться в том, что убью Экрама. Просто я не знаю,
тяжело жить с этим грехом или нет. В книгах пишут, что убийцы затем не могут
спокойно жить. Мол, они по ночам очень сильно страдают. Им снятся те, кого они
отправили на тот свет. От этого они иногда сходят с ума, а бывает, не
выдерживают и являются с повинной.
– Свет, ты что надумала-то? – Ленкины глаза
судорожно забегали, а губа слегка затряслась.
– Ничего. Просто больше я так не могу. Завтра будет то
же самое, что было сегодня, и так каждый день… Тебе проще, а у меня дома двое
маленьких детей, которые зачеркивают дни в календаре и ждут, что их мама
принесет им денежки в клювике…
Встав с подоконника, я поправила халат и направилась к
выходу.
– Свет, ты куда? – крикнула мне вслед перепуганная
подруга.
– Иду брать грех на душу.
Пройдя по тускло освещенному коридору, я посмотрела на часы
и отметила про себя, что уже ровно три часа ночи. Время так называемого
глубокого сна. Дернув входную дверь за ручку, я убедилась, что она закрыта, и
пошла в противоположную сторону. Впрочем, я и не рассчитывала на то, что
входная дверь может быть открыта. Наверно, так думать было по меньшей мере
очень даже глупо. Подойдя к комнате Экрама, я тяжело вздохнула и прислушалась.
За дверью была гробовая тишина. Тихонько толкнув дверь, я
просунула голову в комнату и увидела дрыхнувшего без задних ног Экрама. То, что
турок был мертвецки пьян, не вызывало никакого сомнения. Рядом с ним, на
кровати, лежала совершенно пустая бутылка из-под турецкой водки. Увидев на
прикроватной тумбочке мобильный телефон, я быстро схватила трубку и пулей
выскочила из комнаты.
У входа в свою комнату стояла Ленка, которая наблюдала за
моими действиями со смертельным ужасом в глазах.
– Свет, ты что? – как-то безжизненно спросила она.
– Ничего.
– Откуда у тебя телефон?
– Экрам подарил… – съязвила я и посмотрела на
подругу озлобленным взглядом. Меня взбесили ее бездействие, апатия и нежелание
бороться с суровой действительностью.
– Как это подарил?
– Молча! – почти крикнула я и закрыла дверь в свою
комнату прямо перед Ленкиным носом.
Правда, через несколько секунд я снова ее открыла.
