Затем она сажает их в автобус, берет микрофон и рассказывает
об этой удивительной стране, где ласково греет солнышко, плещется море и на
каждом углу продают безумно вкусные сладости. А еще она рассказывает своим
игрушкам о том, что, когда мамочка заработает много денег, она обязательно
возьмет своих детей и бабушку к себе. Все будут купаться, загорать, есть
мороженое и ходить по многочисленным магазинам. Только папочку мама с собой не
возьмет, потому что папочка совсем этого не заслужил. Он очень плохо себя ведет
и уже давно даже просто не заходит домой. Поэтому папочка пусть в наказание
сидит в Москве, а на море он поедет только в том случае, если исправится,
перестанет расстраивать мамочку и вернется домой.
Я слушала свою мать, открыв рот, улыбалась и буквально
обливалась слезами. А мать… Мать все говорила и говорила… О дочке, о сыне, о
том, что те, кого официально именуют нашими правителями (а неофициально…
по-разному), обещали хоть на немного поднять пенсию, но ни черта не подняли,
видимо, посчитали, что пенсионеры у нас и так с жиру бесятся… Бог им судья, и
пусть их старость никогда не будет такой, какую они обеспечили нашим близким… О
том, что они очень по мне скучают, любят, ждут и надеются на скорую встречу. А
я… Я говорила ей о том, что все будет хорошо… Все обязательно будет хорошо.
Жизнь-подлянка такая хитрая. Сегодня полоса белая, а завтра полоса черная… Так
вот, придет время, когда все неудачи закончатся и наступит просвет, а это
значит, что наступит белая полоса. Мы семья, а это самое главное… Мы семья…
Как только в телефонной трубке послышались быстрые гудки, я
протянула ее Ленке и зарыдала.
– Тише ты, Экрама разбудишь. Что случилось-то? С детьми
что-то?
– Сашку в школе обижают, – захлебнулась словами.
– Всего-то? Главное, чтобы никто не болел.
– Как это всего-то? Ты хоть понимаешь, что это такое,
когда ребенка обижают?!
– Понимаю, только твой Сашка будущий мужик и должен
уметь за себя постоять.
– Должен, но только смотря где стоять-то надо. Детской
жестокости нет предела. Если хочешь знать, то детская жестокость самая
страшная. Намного страшнее, чем взрослая. Над сыном моим издеваются, изверги.
Господи, какая же жизнь-то страшная… Подумать только, дети
издеваются над детьми. Дети ведь вообще должны чистыми быть. А у мамы моей с
сердцем плохо, – я вновь заревела и сжала руки в кулаки.
– Вот это уже хуже. Светка, да тише ты реви.
– Я больше не могу тише. – Я посмотрела на свою
подругу полоумным взглядом и немного успокоилась. – Больше не могу. Если
мы будем здесь тихо сидеть, то и сдохнем точно так же тихо, никому не мешая…
Как мыши…
– А что, ты предлагаешь кричать?
– Я предлагаю действовать. Хоть как-то, но действовать.
Конечно, если ты и дальше хочешь работать проституткой, трахаться с турками в
надежде накопить на билет и вернуться на родину, то, ради бога, дерзай.
А я больше так не могу. Извини. У меня других дел полно. У меня
ребенка в школе обижают, у матери с сердцем плохо… Я на этот гребаный билет
постелью зарабатывать не хочу. Мне такого билета не надо. Я сюда не за этим
приехала, а если это не получилось, то значит, я должна вернуться обратно, и
чем быстрее, тем лучше.
– Свет, я что-то не пойму, а с чего ты взяла, что мне
здесь нравится работать проституткой?! – довольно сильно оскорбилась
подруга. – Ты что, намекаешь, что это мое прямое предназначение?!
– Не знаю. Меня убивает твоя пассивность.
– А что я, по-твоему, должна делать?! Орать на весь
свет, что мне это противно, что я хочу домой?! Да меня просто забьют насмерть,
и все… Ты что, не соображаешь, чем может закончиться любая наша выходка?! А я
жить хочу. Понимаешь?! Жить…
– А я не хочу так жить… Уж лучше вообще не жить, чем
так, как живем в последнее время мы с тобой.
Ленка раскраснелась, как помидор, и принялась нажимать
кнопки на телефоне.
– И куда ты собралась звонить?
– Владимиру.
– Зачем?
– Затем, чтобы сказать ему, что он конченый козел.
– И чего ты этим добьешься?! Нам от этого станет не
лучше, а ему не хуже! С такими, как твой Владимир, нужно разбираться на родине
с глазу на глаз, а не за бугром по телефону. И не надейся, что ты обзовешь его
козлом и ему станет стыдно. Думаешь, он после этого тут же решит нам помочь и
вытащит нас отсюда домой? Раскатала губу! Закатай ее обратно…
– У него телефон отключен…
– Оно и понятно. А ты на что надеялась?! На то, что его
телефон включен двадцать четыре часа в сутки?!
На то, что он весь из себя порядочный, что из него порядочность
так и прет?! Просто неувязочка вышла…
Нормальная такая неувязочка. Он принесет нам свои извинения
за то, что нас трахали турки, и мы, конечно же. их примем. Подумаешь, ерунда
какая… Всего-то навсего неделю проститутками поработали…
– Прекрати!
– Прекращаю.
– Тогда я матери позвоню. Скажу, пусть она идет в
милицию, обращается в Интерпол. Пусть нас ищут. Господи, а звонить-то как
стыдно. Стыдно-то как… Ведь мы даже своих координат не знаем. Мы даже и
представления не имеем, где находимся. Прилетели мы в Анталию.
Это точно. Затем нас повезли в сторону Кемера. Это тоже
точно. Ты это по тоннелю определила. Только, по всей вероятности, до Кемера нас
так и не довезли. Затем повезли куда-то в горы… Послушай, а вдруг и у моей
матери от моего рассказа плохо с сердцем станет?! Тут никакое материнское
сердце не выдержит. Вообще никакое.
– Тем более твоя мать может позвонить моей, чтобы та
помогала ей в поисках. Тогда… Тогда моя точно не выдержит. Это добьет ее
окончательно.
– Тогда давай сами позвоним в милицию, – как-то
воспрянула Ленка. – Сами наберем номер своей родной милиции и все ей
расскажем.
– Давай.
Ленка набрала до боли знакомый номер и, немного запинаясь,
заговорила:
– Здравствуйте. Это говорят две российские девушки. Мы
звоним вам из Турции. Свяжитесь, пожалуйста, с Интерполом… Дело в том, что нас
обманули. Мы приехали работать гидами, а нас устроили проститутками.
